Тень мачехи (СИ)

— Знаешь, мама, — проговорила она, закипая. — Мозги у меня всегда были на месте. Может быть, у единственной в нашей семье.

Мать невозмутимо поправила прическу.

— И, тем не менее, глупостей ты наделала…

— Но это мои глупости! — вконец разозлилась Татьяна. — Это моя жизнь, моя работа, мой муж, и позволь мне самой решать, что с этим делать. Захочу развестись — разведусь, вот только хватит ставить оценки моим поступкам! И еще, чтобы ты знала — я собираюсь усыновить ребенка. Просто информирую, советы мне не нужны!

Мать вскинулась, ожерелье из зубов-жемчужин нехорошо блеснуло.

— Какого еще ребенка? — взвизгнула она. — Ты дурь-то свою побереги для мужа, его будешь пугать! Мы говорили с тобой об этом, и ты знаешь мое мнение: нет, нет, и еще раз нет!

— Хватит! Я уже не маленькая девочка, которая просит тебя завести котенка! Это моя жизнь!

— Но ты хочешь меня опозорить! Меня, и всю нашу семью! Вздумала притащить какого-то засранца, от которого наверняка родители-алкаши отказались. Что я людям должна буду сказать? Вот, внучок у меня появился с неизвестной наследственностью. Прячьте подальше ножи и деньги!

— Не смей так говорить! — закричала Таня.

Мать вскочила со стула, сделала шаг к Татьяне и вдруг резко ударила ее по губам тыльной стороной ладони. Таня задохнулась от неожиданности, прижала руку ко рту. Губы набухали болезненным жаром, он растекался под ладонью, с каждой секундой становясь все сильней. Слюна во рту изменилась, окрасилась солоноватой кровяной ноткой. Мать торжествующе смотрела сверху:

— А ты не смей на меня орать, — сказала она со спокойной силой. — Думаешь, выросла, так не заткну тебя?

Таня опустила руку, поднялась ей навстречу, уперлась взглядом в глаза родительницы — холодные, презирающие, злые. И отчеканила:

— Я усыновлю ребенка, нравится тебе это, или нет.

Мать скривила рот, рванула с плеч белый халат и, смяв его комом, швырнула Тане в лицо.

— Ты непроходимая идиотка! Если ты это сделаешь, можешь забыть, что у тебя есть родители!

Глядя, как она поворачивается спиной, и, не оглядываясь, идет к двери, Татьяна ощутила знакомую с детства пустоту. И, как всегда, ей захотелось побежать за матерью, остановить, попросить прощения… Но она не тронулась с места. Жажда справедливости и желание помочь ребенку было сильнее внушаемой ей вины.

И когда мать хлопнула дверью, Татьяна не чувствовала себя побежденной.

11

Янка настороженно заглянула в палату, и только потом вошла, шурша двумя объемистыми пакетами.

— Что-то Степановна злая, как фурия, — полувопросительно сказала она, ставя пакеты на стол. В одном из них весело звякнуло. — Я ей «здрасьте», а она мимо пролетела! Поругались, что ли?

— Привет, — Таня улыбнулась через силу. Все-таки хорошо, что подруга пришла, хоть и не вовремя. — А ты почему так рано? У тебя же ночная смена сегодня.

— Да я забежала на полчасика, пока мои в кино! Ты же здесь, наверное, оголодала. Вот, гранатового сока тебе принесла, — сообщила Янка, вытаскивая из целлофановой утробы высокую граненую бутыль, наполненную темно-бордовой жидкостью. От шевеления из потревоженного пакета вылетело облачко запахов — сдобно-поджаристый пирожковый, свежий огуречный и копчено-перченый, колбасный. Таня невольно сглотнула слюну.

— И анализы твои хотела глянуть, но их еще не принесли, представляешь? — продолжила Яна и глянула на часы. — Четыре уже. Пойду-ка я, всыплю лаборанткам! Просто безобразие, обленились до предела!

— Не надо, я хорошо себя чувствую.

— Вижу, — с сарказмом сказала Яна. — Графиня бледная, но держится с достоинством. Мне-то не ври!

Янка подошла, присмотрелась внимательнее. Взгляд ее стал жестче, подозрительнее.

— А что с губой?

Таня отвернулась, прикрывая рот. Ей захотелось расплакаться, как маленькой… «Это просто гормоны, — убеждала она себя. — Я сейчас полна ими, как губка. Ведь организм еще не понял, что беременности больше нет».

— Э-э, подруга, отмолчаться не получится! — Яна нахмурилась, черные глаза налились злостью. — Это Макс тебя, что ли?!

Таня молчала, только крепче прижимала ладонь к зудящим от жара губам. И чувствовала, что слезы все ближе, что вот еще немного — и прорвутся, хлынут так, что не остановить. А Яна, чуть склонившись, заглянула снизу ей в глаза и спросила, будто сама не веря в свою догадку:

— Это что… мать тебя?

Ее голос — сначала приглушенный, на грани шепота — мгновенно набрал силу:

— За что? Господи, Таньча, ты-то, я надеюсь, дала ей по щам?!?

— Я сказала, что хочу усыновить ребенка. Она разозлилась из-за этого, — Таня все-таки всхлипнула и вытерла глаза рукой. Опустилась на тонко скрипнувшую кровать, вцепилась пальцами в мягкий край матраса, пытаясь успокоиться. Но слезы не останавливались, набухали в уголках глаз, разъедали душу соленой тяжестью.

Яна села возле, взяла подругу за плечи, развернула к себе. И, глядя в ее враз покрасневшее, такое несчастное лицо, зло отчеканила:

— А вот это — вообще. Не ее. Собачье. Дело.