Тень мачехи (СИ)

А ещё одно достоинство отца заключалась в том, что он был красив — может, потому мать за него и вышла. У отца те же русые, чуть вьющиеся волосы, что и у Тани. Темно-серые, с шалой искрой, глаза. Прямой нос с тонкими, чувствительными ноздрями. И полные, четко вылепленные губы. Кряжистостью Таня тоже пошла в него, а вот ростом — в мать, и получилась маленькой и толстенькой; ох, сколько же раз она ругала за это свою генетику! Но отцу шло быть плотным, крепким, сильным даже с виду. Сейчас он подбирался к шестидесяти, но по-прежнему притягивал женские взгляды. А мать будто молодела рядом с его высокой фигурой. Становилась миниатюрнее, стройнее и женственнее, когда шла, едва доставая до мужниного плеча, опираясь на его крепкую руку. Со стороны могло показаться, что глава семьи — это он. Что эти милые люди идут по жизни, как семья в рекламе — наслаждаясь обоюдным счастьем. Но отец, если был под хмельком, шутил, что на прогулку его вывел тюремщик. Что вляпался он в пожизненное, да, но и в тюрьме люди живут.

— Мам, ты чай будешь? — спросила Татьяна, пряча рисунки Павлика в прикроватную тумбочку. — Если да, я схожу к дежурному за кипятком. Просто у меня тут нет ничего…

— Не суетись!… — мать подняла ладонь, останавливая Таню. Огляделась по-хозяйски и величественно опустилась на стул.

— Ты просто так пришла? А то мне еще нужно лечащему врачу на глаза попасться…

— Конечно, нужно. Не все же бродить по своим делам. Здоровье, Таня, превыше всего. А ты этого совершенно не понимаешь!

Таня искоса глянула на нее, пытаясь оценить, злится она, или просто выплескивает раздражение.

— Я в педиатрию спускалась, — попыталась объяснить она, усаживаясь на свою кровать. — Нам вчера мальчика привезли, хотела узнать, что с ним…

— Какие мальчики, Таня? О чем ты вообще думаешь? — мать всплеснула руками и возвела очи горе. — Ты же сама в больнице, забудь о работе! Нужно думать о себе, больше думать о себе, когда ты, наконец, это уяснишь?

На ее выступающих ключицах светлело короткое ожерелье из речного жемчуга — тускло блестящего, неровного, зато натурального, как говорила мать. Татьяна терпеть не могла это украшение — ей казалось, что оно сделано из молочных зубов.

Мать сложила на коленях холеные руки, выжидающе посмотрела на Таню.

— Ну, рассказывай, — велела она.

— О чем? — Таня села на кровать, вцепилась в одеяло пальцами.

— Дурочку не строй из себя! — гневно фыркнула мать. — Почему сюда положили? Правду говори! Не из-за подозрения на онкологию?

— Мама, что ты такое говоришь! — возмутилась Таня.

— А что? Это сейчас сплошь и рядом, и если рано найдут — это даже хорошо, есть шанс вылечиться. Никто не застрахован, Таня! Вот недавно по телевизору говорили…

И она стала длинно рассказывать, что конкретно говорили по телевизору, и что за случай был у какой-то женщины, и какими способами ее лечили… Голос у матери — когда она не орала в гневе и не цедила слова в презрении — был красивый, альтовый. Это позволяло вытерпеть любую чушь в ее исполнении, если не вслушиваться в смысл.

— Таня! Я с кем разговариваю?… — голос пустил петуха, став неприятно требовательным. — Так почему тебя сюда положили? Ты что, опять была беременна?

Таня нехотя кивнула. Говорить не хотелось, а об этом — тем более.

— А этот, значит, пьет… — удовлетворенно заметила мать. И привычно перешла к обвинениям: — А мне, значит, ты даже не соизволила сообщить.

«Да, потому что после третьей моей замершей беременности ты заявила, что меня так Бог наказывает!» — обида царапнула, дотянулась даже из воспоминаний. А мать продолжила, едва не торжествующе:

— А я говорила: не надо тебе больше беременеть! Но ты же у нас себе на уме!

— Мама, это мое дело.

— Ну, если хочешь себя угробить — пожалуйста, — поджала губы мать. — Я давно поняла, что с тобой разговаривать бесполезно. А, между прочим, в делах твоих полнейший бардак! Скоро февраль, я путевки на Кубу присмотрела, ты помнишь, едем вдвоем с тетей Люсей. Мы с тобой договаривались насчет денег. Я пришла за ними сегодня, а в офисе только бухгалтер и менеджер. У муженька твоего нерабочее утро почему-то! И трубку он не брал. Я поехала по аптекам, проверять, все ли в порядке. Кстати, провизорша эта новая… Юля, кажется? Представляешь, спит у кассы! Вот так вот легла, голову на руки положила — и спит!

Мать подняла перед собой скрещенные руки, будто ученик за партой, и уперлась в ладони лбом, показывая, как именно спала Юля. Татьяна вздохнула. Она ни разу эту Юлю не видела, да и с аптеками разбираться не хотела, пусть у Макса об этом голова болит.

Но Елена Степановна продолжала, всё больше распаляясь: о том, какой бардак на складе, какую пыль на полках она нашла, как неблагоразумно со стороны Тани было доверить бизнес Максиму… Та слушала со смесью раздражения и вины. Ведь мать совала свой нос в аптечный бизнес не потому, что хотела помочь. И даже не от скуки. Ей просто нравилось чувствовать свою власть. Ведь мать хозяйки — это, в какой-то мере, даже рангом выше, чем сама хозяйка.