Тень Мануила

Сердце мое колотилось слишком сильно: неужели действительно произошло что-то плохое? Я подошел к стойке регистрации и увидел, что у мужчины-служащего лицо было едва ли не бледнее, чем у горничной. Я поздоровался и сказал, что ищу Хасима Рахмана, но не знаю, в каком номере он остановился, и ожидал, что служащий начнет искать в своем компьютере его номер, но вместо этого он еще больше побледнел, глаза его суетливо забегали, он в растерянности достаточно долго молчал и потом, как будто собрав все силы, выпалил:

– Его нашли мертвым час назад… только что увезли тело…

– Как так мертвым?.. – Оторопел я, хотя уже пару часов предчувствовал, что именно это неотвратимое и страшное с ним и могло случиться…

– Похоже на убийство, но полиция все еще будет проверять, вести расследование… – добавил служащий.

– Убийство?!.. – В голове крутился наш вчерашний разговор, и снова этот хоровод из его манжетов с запонками, мужской фигуры в черном, испачканного грязью тренча, кладбищенских котов, яблочного чая и кальянного дыма, от которого у меня нестерпимо кружилась голова… Я пытался примирить живого, насмешливого, циничного Хасима, только что отвечавшего мне в телефонной трубке про сотню оболтусов, не выносящего всех этих уличных торговцев, стамбульской грязи и собиравшегося сдать в местную химчистку свой испачканный грязью тренч, с этим жутким словом «убийство», но перед глазами внезапно все поплыло, губы пересохли, а ноги стали подкашиваться.

– Хотите воды? – участливо спросил меня служащий отеля.

– Да, пожалуй, – ответил я, бессильно опускаясь на диван. Голова кружилась, мысли путались.

Выпив воды, я кое-как поднялся и сказал: «Спасибо, я, пожалуй, пойду». Но служащий спохватился и сказал мне:

– Постойте, я совсем забыл: меня попросили записывать имена всех, кто может спрашивать вашего знакомого, и… – Он помедлил. – Я обязан записать Ваше.

Соображал я медленно. Мысли так беспорядочно перебивали друг друга у меня в голове, что я не знал, за какую из них ухватиться. И первым, что пришло мне в голову, было понимание того, что я, вполне возможно, был самым последним человеком, видевшим Хасима живым… И, возможно, из-за этого меня могут в чем-то заподозрить… И вот в мыслях тревожно замелькали образы полицейских допросов… Но все же постепенно я сообразил, что бояться мне нечего, потому что, попрощавшись с Хасимом, я пришел домой и лег спать. И меня входящим в здание, где я живу, видели несколько человек. С другой стороны, я мог рассказать этой самой полиции, что Хасима преследовали. Потому я, почти не сомневаясь, назвал свое имя и даже помог служащему записать его правильно, показав ему бывший у меня с собой паспорт.

Потом я побрел домой. По пятницам у меня была всего одна утренняя экскурсия, после которой я был свободен. Но если бы была еще одна, я бы, наверное, отпросился, сказавшись больным, поскольку сознание мое наотрез отказывалось понимать происходящее. Потому я машинально поднялся к себе, заперся в своей комнате, не раздеваясь, прямо в одежде повалился на кровать и, должно быть, несколько часов провел в попытках осознать все то, что мне только что сообщили.

Осознать, однако, совершенно не получалось. Тем не менее лежать и смотреть в одну невидимую точку где-то в темноте было куда проще, чем заниматься какими-то делами там, на свету. В голове мало что помещалось: все пространство занимал кальянный дым. Только лишь мелькали по очереди обрывки вчерашнего вечера: мусульманские обелиски, кладбищенские коты, темная фигура, метнувшаяся к выходу, и снова кальянный дым, да еще всплывали обрывки разговора:

– Он что, следил за тобой?

– Вроде того…

– Ничего особенного, какой-то сумасшедший гоняется за мной вот так уже несколько недель.

– Что ты там нашел?

– Это рукопись, достаточно древняя…

– Позавчера они перевернули мой номер…

– Кто они?

– Я не знаю, визитки они не оставили…

Самое большое недоумение вызывал во мне тот факт, что всего лишь несколько часов назад мы вот так разговаривали, он острил насчет своего преследователя, а теперь он лежит в каком-нибудь стамбульском морге… Это в голове никак укладываться не хотело.

Я провалялся так достаточно долго, и вырвал меня из этого оцепенения только стук в дверь. Стучали спокойно и настойчиво. Я к тому времени был без движения уже, должно быть, несколько часов: на улице успело стемнеть, и моя комната погрузилась в полумрак. Наступившие сумерки будто бы укрывали меня от беды, которая, куда ни глянь, была теперь всюду. Но вот этот настойчивый и аккуратный стук в дверь мне совсем не нравился. Он меня как будто нашел в этом моем укрытии и пытался из него вытащить наружу, на свет, к людям и к этой неприглядной и сбивающей с ног новости, которую я получил утром и в которую никак не мог поверить…