Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

Разделение показательное. Романтиками-панславистами оказались образованные господа, а бывшие мещане или крестьянские дети ставили на первое место интересы Украины. Не то чтобы славянские интересы были им вовсе чужды. Даже Тарас Шевченко еще до знакомства с Костомаровым (они впервые встретились только в 1846-м) хорошо знал и об идее славянского единства, и о великих подвижниках национального возрождения славянских народов – Вуке Караджиче, Вацлаве Ганке, Яне Колларе, Павле-Йозефе Шафарике. О славянском возрождении Шевченко мог рассказать и Лукашевич, который переписывался с известными славянскими учеными, и Осип Бодянский.

Костомаров нашел у Тараса Григорьевича «самое восторженное сочувствие» идее «славянской взаимности». Автор «Кобзаря» даже посвятил Шафарику свою поэму «Єретик» о Яне Гусе. Но интересы Украины и украинцев всегда были для Шевченко намного важнее идей панславизма. Еще за полгода до знакомства с Костомаровым и создания Кирилло-Мефодиевского братства Шевченко в мрачном «дружеском послании» «И мертвым, и живым, и не рожденным землякам моим в Украине и не в Украине» упрекнет сторонников славянского единства: читаете Коллара, Шафарика и Ганку и на всех языках говорите, а родного не знаете…

Панславистские иллюзии Костомарова, Белозерского, Гулака только камуфлировали их украинский национализм. Недаром Костомаров в «Законе Божием» ставит Украину выше других славянских народов: «Восстанет Украина из своей могилы и опять воззовет к братьям славянам, и услышат воззвание ея, и восстанет Славянщина, и не останется ни царя, ни царевича, ни князя, ни графа, ни герцога, ни сиятельства, ни превосходительства, ни пана, ни боярина <…> И Украина сделается независимою Речью Посполитою в союзе славянском»[1418].

Пусть в союзе, но независимой. Не зря русские жандармы опасались, что малороссияне будут мечтать «о восстановлении прежней вольницы и их родины»[1419]. Формулировка неуклюжая, но точная: Гетманщину сами русские жандармы называли «родиной» малороссиян.

Киевский генерал-губернатор Бибиков нашел необходимым сообщить шефу жандармов графу Орлову даже явно нелепый слух: будто «все малороссияне, принадлежащие к преступному направлению», имеют «у себя на теле наколотый знак гетманской булавы»[1420]. Арестованных осмотрели. Никаких наколок, естественно, не нашли. Но интересно, что два русских генерала, два высокопоставленных чиновника, серьезно отнеслись к слуху о гетманской булаве.

Весной 1847 года, когда развернулось следствие по делу кирилло-мефодиевцев, не только в Киеве, но и в Петербурге шли разговоры о сепаратистских планах «малороссийских патриотов»: «…говорят, будто бы они хотели возбудить Малороссию к восстанию, к провозглашению гетманщины и к совершенному отделению от России»[1421], – писал поручик лейб-гвардии Московского полка и участник кружка петрашевцев Николай Момбелли.

Призрак Гетманщины как будто стоял перед глазами не одних малороссийских патриотов и русских чиновников.

Историки наших дней смотрят на деятелей национальных движений как на носителей какой-то заразной болезни, которые могут переносить «вирус национализма» и при помощи пропаганды «заражать» десятки и сотни тысяч людей. Реальность России гоголевского времени была бесконечно далека от таких представлений. Подавляющее большинство студентов университета св. Владимира ничего не знали о деятельности кирилло-мефодиевцев, тем не менее и польские, и русские, и украинские (малороссийские) студенты отстаивали свою идентичность. Русские власти внимательно следили за расстановкой национальных сил. 18 апреля 1847-го, в разгар дела Кирилло-Мефодиевскоего общества, шеф жандармов граф Орлов сообщал генерал-фельдмаршалу Паскевичу о настроениях студентов Киевского университета. По его словам, русские студенты к «идее славянства» равнодушны, поляки мечтают «восстановить польское королевство по Днепру и Южной Двине», но каких-либо действий не предпринимают, а «более же действуют малороссияне, которые желают прежней гетманщины, если возможно, в независимости от прочих славянских племен». Здесь важное различие с целями членов тайного общества. В отличие от соратников Костомарова и Белозерского, эти малороссийские студенты «почти потеряли из виду» идею объединения славян, потому что «заботились только о Малороссии, ее народности, языке и даже независимости»[1422].