Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

Долгорукий, Левшин, Павловский в те времена не сомневались, что Малороссия присоединена навсегда. Значит, не было у них и необходимости доказывать единство народа (залог единства государства). Ни владимирский губернатор Долгорукий, ни студент Харьковского университета Левшин, ни филолог-любитель Павловский не думали о сепаратизме малороссиян, а потому были совершенно свободны в своих наблюдениях, оценках, выводах. Так же свободен был и писатель Антоний Погорельский (Перовский), когда писал свою «Монастырку».

Из романа Антония Погорельского «Монастырка»: «Более всего мне надоел язык, которым здесь изъясняются. Поверишь ли, что я почти ничего не понимаю? Вчера ввечеру сидела я в комнате и читала книжку; тетенька на крыльце разговаривала с винокуром. <…> Они много говорили о барде… я ничего не понимала, только слышала, что тетенька говорила: “Береги барду, береги барду!” – а жид отвечал: “Как зе, васе благородие, не берец, барда прекрасная, барда отлицная!” Я в Петербурге читала Жуковского сочинения и помнила, что он говорит о бардах… барда <…> которую так хвалят, должно быть, жена какого-нибудь барда или поэта… и только что ушел винокур, я подбежала к тетеньке и просила познакомить меня с бардою. “А що тоби с нею робыть! – отвечала тетенька. – Я чула, що миются бардой, чтоб шкура була билие…” Ах, Маша! Как же мне стыдно было, когда я узнала, что такое барда! <…> здесь так называют гущу, которая остается на дне, когда делают вино!»[308]

Анюта из «Монастырки» – природная малороссиянка, однако воспитанная в Петербурге и совершенно обрусевшая. Но сам факт – русская девушка не понимает речь украинцев – подтверждается многими источниками.

Виссарион Белинский откажется рецензировать «казки» Исько Матыренко[309], потому что они отличаются «самым чистым малороссийским языком, который совершенно недоступен для нас, москалей, и потому лишает нас возможности оценить его по достоинству»[310].

В 1841 году Александр Корсун издал в Харькове альманах «Снип». Белинский уделил ему чуть больше внимания. В его разгромной и крайне злой рецензии интереснее всего такой вывод: “Сніп” г. Александра Корсуна от начала до конца – архималороссийская книга: русского в ней нет ни полслова»[311].

В 1847 году Пантелеймон Кулиш, как и другие участники Кирилло-Мефодиевского братства, был арестован. Его допрашивали в Петербурге, в III отделении. У него, как и у других «братчиков», нашли экземпляры «Кобзаря», как печатные, так и переписанные. У самого Шевченко конфисковали рукописи неопубликованных стихотворений и поэм. Но оригинальный украинский текст оказался непонятен шефу жандармов Орлову и его заместителю Дубельту, которые лично допрашивали и Шевченко, и Кулиша. Пришлось перевести сочинения на русский. В штате III отделения не было своего поэта, поэтому стихи для жандармов переводили прозой, точнее, просто пересказывая содержание.

Стихи Шевченко не были понятны и простым русским читателям, не носившим голубые мундиры. 21 ноября 1860 года в концертном зале Пассажа русская либеральная публика собралась чествовать Шевченко – героя, страдальца, жертву еще не забытого царствования Николая I. В тот же день, в том же Пассаже читал «Записки из мертвого дома» Ф. М. Достоевский, но даже его поначалу не приветствовали столь шумно. «Шевченко приняли с таким восторгом, какой бывает только в итальянской опере»[312], – вспоминал профессор Академии Генерального штаба Николай Обручев. Два человека, слышавшие знаменитое выступление Шевченко, расходятся в оценке поэта. Елена Штакеншнейдер в дневнике отзывалась о Шевченко неприязненно. Обручев – с уважением. Но оба заметили, что публика малороссийские стихи «большею частью не поняла»[313].

Русским читателям и слушателям мешала не только незнакомая лексика, но и фонетика. Русскому, прежде не знакомому с украинским, трудно прочитать без ошибки даже стихотворение. Что там стихотворение, когда большинство и в наши дни не знает, на какой слог падает ударение в словах «Украина» и «украинский».

«Чистый, как заря небесная…»

В наши дни не только журналисты, но даже русские историки пишут, будто украинский язык изобрели то ли польские эмигранты, то ли австрийские чиновники. Автору доводилось слышать и вовсе фантастические и по-своему забавные версии происхождения украинского языка, вплоть до такой: украинцы придумали себе свою «мову», только чтобы досадить русским. Вряд ли стоит подозревать украинцев в таком злокозненном коварстве. Тем более не надо приписывать лишнего иноземцам. Во времена Шевченко и Кулиша, Котляревского и Квитки-Основьяненко власти Австрийской империи таких сложных задач перед своими чиновниками не ставили, а немногочисленные польские украинофилы сталкивались как с непониманием соотечественников-поляков, так и с упорной, последовательной враждебностью самих украинцев.