Тень Миротворца

Чёрт подери, да что это я? Разозлившись на свой страх, я постарался сосредоточить взгляд на тяжёлом бронзовом пресс-папье в виде головы льва, стараясь размеренно считать про себя каждый вдох-выдох, представляя чиновника в клоунском колпаке, и едва не расхохотался. Пауза в визите затянулась.

— Догадываетесь, зачем вас позвали, Гаврила Никитич? — чиновник сел напротив меня, беря потухшую сигару большим и указательным пальцами правой руки.

— Ну а чего тут гадать, ваше высокоблагородие? — решил я поначалу сыграть простака. По моему замыслу это должно было уложиться в модель моего вчерашнего поведения, — всё из-за глупости да горячности моей намедни. Не стоило мне перед господами-то умничать. Всё ж не по Сеньке шапка! Да чего уж там, готов виниться, а коль накажете — приму смиренно. Язык мой — враг мой, ваше высокоблагородие!

— Похвально, что осознаёшь, — Эрастов заново раскурил сигару и с наслаждением затянулся. Кончики пальцев его едва заметно подрагивали, — значит, не будешь отпираться и расскажешь, кто надоумил на эдакую эпатажную выходку?! — его спокойный тон резко изменился, а лицо приобрело хищное выражение. Напомаженная чёлка упала на лоб. Он навис надо мной, давя взглядом, — ну?! Говори, сукин сын!

Наверно, на крестьянского сына подобный спектакль произвёл бы неизгладимое впечатление. Эрастов был не лишён изрядных актёрских способностей, да и мизансцена наверняка отрабатывалась им не раз. Но тронуть заросшее непробиваемым панцирем сердце представителя телевизионного поколения можно было лишь чрезвычайно хорошей игрой. А чиновничек-то не дотягивал! Тем не менее, я вжал голову в плечи и, стараясь не отрывать взгляда широко распахнутых глаз от лица Эрастова, суетливо пробормотал:

— Вот вам крест, вашвысокбродь, сам, по дурости и самомнению! Гордыня обуяла, да досада за глупость очевидную взяла! Клянусь всеми святыми! Хотите, на кресте поклянусь? — я трясущимися руками начал расстёгивать ворот.

Эрастов скривился, будто откусил лимон.

— Бросьте… Не надо, — похоже, получилось немного сбить его энтузиазм, остроту начального интереса он точно потерял. Или работал «для галочки», изображал по чьему-то поручению, — ты не юли, Гаврила! Если нужно будет, сам знаешь, запоёшь как канарейка. Ты мне лучше расскажи, откуда ты такой прыткий взялся?

Эрастов вернулся на своё место и взял со стола папку, предварительно собрав в неё бумаги.

Вот тут и начался настоящий допрос. Ничего не скажешь, чиновник по особым поручениям знал своё дело туго. Где прямыми, а где наводящими вопросами он вытянул у меня всю мою легенду за полчаса, при этом не пренебрегая подробностями. Например, спросил какие усы и бороду носил однополчанин моего дядьки, что служил в полицейском управлении Томска. При этом Эрастов периодически акцентировал внимание в самых неожиданных местах моего рассказа, перескакивал на предыдущие факты, заставляя пересказывать их заново. Казалось, он почти не слушал меня, лишь изредка заглядывая в папку. Вскоре у меня возникло стойкое ощущение когнитивного диссонанса. Вот это вот — всё ради меня? Чего-то я, видимо, недопонимаю…

Наконец, чиновник, видимо, выяснил всё, что хотел. Да и я, честно говоря, взмок в буквальном смысле. Шинель-то снять мне никто не предложил, а сам я вспомнил об этом слишком поздно, когда Эрастов уже плющил меня вопросами на венском стуле.

Но собой я мог гордиться по праву: ни разу не отклонился от намеченной с Вяземским линии. Может и была парочка мелких несоответствий и шероховатостей, что, с моей точки зрения, должно было лишь добавить достоверности легенде. Эрастов, оказывается, не просто докопался до подробностей моего жизненного пути, в особенности за последний месяц. Он, похоже, установил для себя определённые ключевые точки и пробелы моей биографии, на которые и давил непрестанно. Например, его напрочь не удовлетворил ответ, что я три дня делал у отца Афанасия. Отбывание епитимьи, бдение в молитвах он назвал наглым враньём. «Пил, небось, скотина… — вяло бросил он, поглядывая в окно, — все вы на словах Бога любите, рожи каторжные…» Всё это и подобные ему заключения произносились безапелляционно, словно судебный приговор. Чиновник был просто-напросто уверен в своём мнении, а на остальное ему было плевать. В процессе допроса у меня неоднократно возникало чувство театральности происходящего. Будто этот фарс Эрастов устраивает для кого-то стороннего. Он постоянно пытался нагнать на меня страху. Только вот руководствовался при этом ошибочной системой координат. Если бы он только знал, кого допрашивает на самом деле. Но такого удовольствия я ему доставлять не собирался ни при каких условиях.