Тень на обороте

— Жизнь в этих подземельях сама по себе неприятна. Я знаю, Арин мечтает вогнать вас в умопомешательство, но даже этот процесс можно сделать стократ больнее.

— Не угрожайте. Даже под угрозой невыносимых мучений человек не сможет взлететь. Амулет мне не даст сделать то, что вы хотите.

— И все же попробуйте.

В тоне Цапеля звенело напряжение. То, на что он возлагал отчаянные надежды, летело прахом из-за строптивого Оборотня. И скорее всего мне придется за это поплатиться. В душе не шевельнулось ничего, но тело, не желающее умирать и не готовое к боли, перехватило инициативу, поднялось на ноги, двинулось к стеклу, распавшемуся при моем приближении на тающие, дымчатые куски.

Ивв, привязанный к креслу, вовсе не был без сознания. Услышал шаги, шевельнулся, с трудом поднимая лохматую голову. Темные от боли глаза несколько мгновений смотрели мутно, затем прояснились, наполняясь смесью чувств. Упрямая ярость, недоумение, растерянность, узнавание… Ужас. Животный, панический, всесокрушающий ужас.

Вряд ли я выглядел настолько страшным. И вряд ли Ивв знал меня в лицо. Скорее всего, его предупредили, кто придет сокрушать его волю. И без того полные смятения глаза раскрывались все шире, стекленея от разрастающегося безумием.

— Нет!.. нет! Не надо… Не приближайся!..

Наверное, он слишком много слышал сказок об Оборотне. Может, даже таких, что не знал я сам. Или его слишком долго мучили, давя, сминая, и мое появление стало последней каплей. Ивв, в сущности, был еще очень юным. Страшась неведомого, он сломался.

— Не… надо… — выворачиваясь в путах, страшно хрустя суставами, бился Ивв, не отрывая от меня темного, сумасшедшего взгляда. — Не под… ходи! — простонал он надрывно.

Я остался на месте и просто поставил на пол, занесенную было для следующего шага ногу. Этого хватило.

— Согласен!.. — завыл юноша в отчаянии, утратив остатки самообладания. Если там еще было, что утрачивать. — На все согласен! Сделаю, что вы хотите! Только пусть он уйдет!

Упала гладкая панель, покрытая жирными оранжевыми пятнами отразившихся огней.

— Вот видите, — прошелестел удовлетворенно Цапель. Казалось, что даже его знатные брови расслабились, растянулись сытыми гусеницами у переносицы. — А вы сомневались. Прекрасная работа!

Мне нужно было возразить. Сказать, что я тут не причем, что это совпадение, что обратить раздавленного человека способна любая мелочь… Спорить было нужно, потому что получивший желаемое один раз Цапель вернется с новой жертвой.

Но я молчал, глядя на пляску чадящих огней. Безразличие, словно трясина лениво колыхалось в душе, тая жадные топи.

* * *

Мрачно и душно.

И на душе, и в квадратном каменном мешке, который отвели мне под узилище.

Темнота, как черная вата, пропитана слабым, золотистым светом «вечного» фонаря. Его едва хватает, чтобы выкрасить бронзовым оттенком стены из шершавого известняка. Камни источают холод и давят. Даже лежа навзничь чувствуешь себя согбенным. Не помня, как сюда попал, я знал, что нахожусь под землей. Скорее всего там, где даже магия Ковена бессильна. Дом врос корнями в землю так глубоко, что затаившегося в его чреве дракона не почует ни один колдун. В каждый камень здесь вписана руна «тишины».

Здесь мертво молчит «око» — катается на ладони слепым, матовым шаром. Меня обыскивали, часть вещей пропала, а вот «око» осталось. Наверное, не сочли годным.

А вот амулет действует, но иначе чем обычно. Он словно якорь зацепил меня за явь, не позволяя обернуться.

Не знаю, сколько часов или дней минуло.

Мне следовало бы переживать. Хорошо бы раскаяться в совершенных поступках… Сожалеть о погибших людях… Размышлять об упущенных возможностях… Гореть желанием отомстить…

Вместо этого я лежал и смотрел на фонарь, изредка притрагиваясь к нему, чтобы разогреть ладонями и не позволить погаснуть. Однажды я задремал, позабыв про фонарь, и, проснувшись в кромешном мраке, испытал приступ шального ужаса. Показалось, что замурован заживо. Повторять не хотелось.

Лучше вообще ничего не делать. Любое мое действие приводит к беде… Само мое существование — несчастье для всех.

«На вашем месте я бы покончила с собой… — всплыл в памяти едва знакомый голос. — Господин, вы неплохой человек и должны понять все благородство подобного шага».

Наверное, напрасно мне твердили, что самоубийство — это слабость и трусость. Слабость, это когда оказываешься не готов покончить с собой. Во всяком случае, любым способом.

…Некоторое время я мучился от сознания собственного малодушия. Разбить голову о стену или перегрызть себе вены не так-то просто, а иной возможности покончить с собой здесь не придумаешь. Голодать мне, наверняка, не позволят. От боли, причиняемой амулетом, я разве что ненадолго терял сознание. А потом приходил в себя.

Впрочем, даже это переживание оказалось вялым и быстро угасло. Трепыхнулось в последний раз, как снулая рыба и умерло. Остался только фонарь и выпуклый, путаный рисунок камней над головой, выхваченный из мрака жидким светом.