Тень на обороте

Над просекой, в коконе волосатого плюща, торчала башня. Когда-то высокая, она сселась и накренилась. И даже острые зубцы на вершине размякли, скрючились, полусомкнувшись, как ножки дохлого паука.

— Даже странно, что здесь уцелело хоть что-то, — Эввар бормочет себе под нос, огибая оплывшую трещину возле башни. — Мы прошли такие пустоши, а тут… — Он повернул ко мне бледное лицо. Тусклые от усталости глаза будто заново протерли до блеска. — Белый Клин был последним городом, который держал оборону на границе, когда мир «обернулся»!

Даже если это и так, то легендарный город сейчас растаял, как сахар. И мы можем тоже расплыться. Вон, за Эвваром так и тянется разноцветный акварельный след. Все камни мягкие, как глина. То ли местная аномалия, то ли влияние мертвой зоны. Но из-за этого все здешние постройки обтекли и утратили четкость очертаний.

Вот это, вроде, дом… А это? Похоже на храм. Вход зарос странным плющом, который нависает над проемом. И внимательный взгляд темного отверстия под неровной челкой далек от дружелюбного.

— Взгляни! — позвал Эввар.

Я его не услышал, но в воздухе, струйками дыма потекли слова, окрашенные в интенсивно-оранжевый. Занятно, речь Эввара выходит плавной, извилистой линией с завитушками, а моя — угловата, раздергана, вытянута зубцами…

«Мыльная пленка» частично смазывает выражение лица мага, но, кажется, тот сияет от восторга, потрясая найденной палкой. Ах, это посох… Только с чего он взял, что это посох Кассия? Да мало ли тут проживало колченогих?

Однако в храм (или что это еще такое?) заглянуть придется.

Я сделал знак Эввару оставаться снаружи — но разве он послушается? Так что внутрь мы ступили вдвоем.

Пусто, просторно, свет, сочащийся через завесу плюща и щели между колоннами, придает всему зеленоватый оттенок. В центре круглого зала на грубом постаменте высится изваяние сидящего нагого человека. На полу у постамента — груда тряпья.

Керамические плитки пола неприятно прогибаются, под подошвами. Отзвуки наших шагов плывут по пыльному воздуху храма, как деревянная стружка по воде — лениво кружась, отталкиваясь друг от друга.

Статуя вблизи оказалась еще отвратительнее, чем виделось издали. Зеленоватая она не из-за внешнего света, а потому что высечена из камня болотного цвета. Да и камня ли? Не хочется прикасаться и проверять… Глаза, рот, нос и уши сидящего грубо зашиты через край. Нет, одно ухо не зашито — длинная нитка зажата в пальцах изваяния. Обычная суровая нитка. Странно, что она не истлела до сих пор. Странно, что они все не истлели…

Отчего-то кажется, что зашитые веки не мешают сидящему смотреть. Не наблюдать — пристально смотреть. И взгляд этот жуток.

Надо уходить, — внезапно, со страшной отчетливостью осеняет меня.

В этот момент Эввар вдруг со вскриком повалился ниц. Не успев удивиться его внезапной набожности, я разглядел, что валяющееся возле постамента тряпье — это давно иссохшее тело человека. Пергаментная кожа мертвеца, облепившая череп, почти прозрачна.

— Отец! — возглас прыгает, будто мяч, оставляя выемки в крыше и полу.

Мерзкий, тихий шорох пронизывает пространство.

Сидящий на постаменте истукан пошевелился и зацепил пальцами кончик нитки, стягивающей его рот. Потянул. Несколько мгновений, я заворожено созерцал, как нитка выскальзывает из отверстий в темных губах — медленно, с долгим, отвратительным шелестом. Через зашитые веки на меня смотрели чужие глаза, дожидаясь своей очереди раскрыться.

Я не хочу знать, что он скажет.

Я не посмею встретиться с ним взглядом.

Я заорал, хватая замешкавшегося Эввара за плечо, поволок, затем толкнул упирающегося мага к выходу: «Беги! Беги! Беги!!!»

Вопль запрыгал меж стен сгустками огня, оставляя черные подпалины и оплывающие вмятины. Эввар метнулся было обратно, пытаясь вернуться к мертвецу, потянул его за расползающиеся лохмотья, но потом что-то почувствовал и побежал к выходу. Невыносимо медленно.

И я едва шевелил ногами, хотя думал, что несусь во всю прыть. Прорывался сквозь пыльный воздух и клочья замерших звуков, как через студень — продавливая, проталкивая тугую плоть. И каждой жилкой, каждым нервом чувствовал-знал-слышал, как из дырочек в губах истукана поочередно выскальзывает суровая нитка. Как последний стежок распускается, и мне вслед текут слова. Они обгоняют меня — пылающие ярко-алым и черным, извилистые, пронзительные до слепящей нестерпимой боли. Они врезаются в память, словно скальпель чертит линии по живому…

* * *

…Эввар влил в меня очередную чашку воды. Руки у него тряслись так, что я всерьез стал опасаться за сохранность своих зубов.

— Все, — я отвел ладонью новую порцию. — Уже все. Спасибо.

Эввар резко кивнул. Кажется, говорить вслух он боялся, хотя от жуткого острова нас отделяло теперь порядочное расстояние. И сказанное больше не висело в воздухе, словно цветной ядовитый дым.

Мне тоже не хотелось говорить. Прискорбно, но кажется, я прикусил себе язык. С перепугу. Хорошо, что наши экскурсии, похоже, завершены. Может, домой отпустят? — попробовал я запустить в сознание приятную надежду.