Тень олигарха

Денисов выпил залпом, лицо его было бледным и худым, как алебастровая маска. С таким же лицом неподвижно сидела в полном одиночестве Любаша.

— С женой попрощаться дашь, сержант? — наконец стал приходить в себя Денисов.

Конвойный утвердительно кивнул, и капитан в наручниках двинулся вглубь зала, приобнял жену, сказав:

— Не переживай, Любаша, скоро вернусь! Мальчишек поцелуй, скажи, я в командировке! — и подмигнул стоящей в двери Юле.

Спустя несколько часов с экранов телевизоров в вечерней хронике криминальных и чрезвычайных происшествий «Терранова» под видеоряд, снятый в зале городского суда, Юля твердо произнесла:

— Приговор суда первой инстанции был ожидаем: всем троим, согласно двум статьям Уголовного кодекса — четыреста двадцать шестой и сто сорок седьмой, — назначены сроки наказания от пяти до девяти лет лишения свободы. Обвиняемые так и не поняли, за что и с кем они так неотвратимо боролись. Сыщики намерены и дальше добиваться справедливого решения суда. Приговор пока не вступил в законную силу, он будет обжалован в установленном порядке всеми фигурантами. В том случае, если судебная коллегия оставит решение суда первой инстанции без изменений, — лучшие кадры уголовного розыска попадут на долгие годы за решетку. И в местах не столь отдаленных будут хлебать баланду вместе с теми, кого не так давно неотвратимо ловили: с убийцами, ворами и мошенниками. Кто от этого выиграет? Безусловно, криминальный мир.

Там, за горизонтом

Май, 1994 год, Аделаида

Тонкие пальцы нервно стучали по пузатому прозрачному бокалу, в котором плескался символ винодельческой Австралии под названием шираз. Татьяна долго цедила напиток в тишине, затем приоткрыла глаза, в очередной раз потянула мощную, концентрированную палитру фруктовой бомбы и даже не взглянула на часы, стрелка коих давно перевалила за полдень. Там, далеко за бескрайним океаном, когда-то она любила наслаждаться дорогим многолетним виски, возбуждаясь в сладостно-стыдливой печали от тайных встреч с возлюбленным. А здесь, в далекой Аделаиде, напротив, ей полюбился джемово-кофейный пьянящий алкоголь с пронзительной и обязательной соленостью от невыносимой тоски без ласки и родины. Поначалу Татьяну радовало солнце, огромные волны изумрудной стихии, так похожей на хвост павлина, чувство умиротворенной безопасности невиданного прежде мира. Однако жизнь вскоре потекла по заведенному порядку, как-то: утром одинокий завтрак в стильной столовой нового жилища, первые улыбки соседям перед тем, как сесть в машину и отвезти Маришку в школу, медленное движение по широким улицам среди невысоких домов колониального типа, а потом хаотичное гулянье по обычным паркам, коих в пятом по величине австралийском городе множество, и напоследок скучное, унылое возвращение в пустой тихий дом. Немудрено, что спустя полгода обыденность и одиночество подобного существования все чаще топились в бокале.

Опустошив бутылку шираза, бледная растрепанная женщина нетвердой походкой проследовала в ванную комнату, где ей чуть не сделалось дурно, с полчаса простояла в душе, вспоминая, как накануне они вновь крупно поссорились с Дмитрием, глянула в зеркало, на часы, понимая, наконец, что давно пора забрать дочь из школы, и, облачившись в сарафан на мокрое тело, выбежала прочь.

— Ты опять опоздала, — буркнула Маришка и, садясь в машину, угрюмо констатировала: — И опять пила…

— Только бокальчик, это можно, — извиняя себя и икая, весело пролепетала Татьяна.

— Ну конечно! Верю! — со сложными чувствами, что взрывались в подростковом теле, сквозь зубы процедила девочка.

— Как дела в школе? — не замечая интонации в голосе, громко заговорила Татьяна.

— Отстань, а?

— Как ты с матерью разговариваешь?

— Останови машину!

— С какой стати?

— Пешком пойду!

— Маришка, перестань!

— Останови, или я выпрыгну на ходу!

— Не надо! — прокричала женщина, но остановилась.

Маришка выскочила из машины и, поправив рюкзак за спиной, перебежала на правый бок улицы.

— Вернись! Вернись, кому говорю!

Татьяна какое-то время постояла у дороги, истерично ругаясь и крича вдогонку строптивой дочери, затем вновь села за руль и, проехав немного, остановилась, громко хлопнув дверью и вспоминая не самые приличные слова. Потом со всей мочи пнула босоножкой по колесу, отчего ее кожаные перепонки оторвались от танкетки, в отчаянии закрыла лицо руками, порыдала минут пять, вскоре бросила на дороге порванную обувь и уехала восвояси босиком.