Тень правителей

Всё было как всегда. Он третий год вёл дела с этим сахалинским рыбопромышленником, и каждый раз история повторялась. Его приезд заранее согласовывался, и уже на острове вдруг выяснялось, что контрагенту надо срочно спасать рыбаков со стана, или попёрла корюшка, или ещё какая-нибудь дребедень в этом роде. Стан находился на севере острова, семьсот пятьдесят верст по сахалинскому бездорожью, связи там не было никакой, а если и была, то рыбопромышленник бдительно выключал телефон.

— Ничего нового в этом подлунном мире, — нахально сказал он мобильнику. — Я опять буду тащиться en plein air[24].

— Очень по-детски! — разговаривал он вслух, гуляя по полузамёрзшему берегу моря. — Здесь всё по-детски, на этом нелепом острове с повышенной радиацией, потрепанные японские игрушки у всякого работяги, чудовищная дороговизна, и вечная детская ненависть к материку. У вас всё хорошо, а мы тут загибаемся. Хотя нам должны, мы форпост страны нефти и газа.

Привычка разговаривать с собой появилась у него давно. В юности он даже вычитал, что это один из признаков помешательства. Несколько льстило самолюбию, он необычный, не такой, как все. С годами он просто понял, что лучшего собеседника ему не найти. Он пнул камень, подчеркивая эту банальную истину: «Впрочем, не очень-то ты их ищешь, этих собеседников…»

Без свидетелей он ещё и делал гримаски, как сейчас на берегу:

— Самое непостижимое во всём происходящем, — передразнивал он ветер, — что невзирая ни на что, не обращая внимания на тот дебильный факт, что каждая отгрузка продукции больше напоминала битву не на жизнь, а на смерть, рыбопромышленнику в конечном счете снова давали деньги, и значит ему опять надо было лететь на остров. Просто романтики рыбной промышленности — столичные инвесторы! — смеялся он вместе с морем. — Да, трудно зарабатывать деньги в наше время. Постоянно на грани психушки. Впрочем, мне наплевать.

Ему действительно было наплевать. Ему платили не за здравый смысл, а за функцию увещевателя. Он констатировал: «взрослые дяди играли в наивные шахматы, обе стороны гонялись за пешками, ибо… и напрочь…. и вот она, сермяжная правда….» Тут ему стало совсем смешно: «Тьфу, глупость какая!..»

— Ну, и бог с ними!

На берегу было хорошо. Море ещё не замерзло. Вода была спокойной, иссиня-теплой в лучах осеннего солнца и как бы приглашала искупаться. Пустынный пляж километрах в тридцати от города, дикий даже по сахалинским меркам, был тем немногим, что искренне восхищало его на острове.

В первое лето он весь август провалялся на жарком песке, почти сразу отбросив тупую идею посетить рыбопромышленника на стане.

— Зачем портить жизнь человеку, — в полудрёме бормотал он. — К осени чего-нибудь да наловит, вот и начнём бодаться на предмет возврата вложений. Пусть отдохнёт в ожидании предстоящих боев.

Развалины рыбоконсервного завода казались генуэзским замком где-нибудь в окрестностях Кафы. «Простор и безлюдье!..» — не уставал он восторгаться, как какая-нибудь провинциальная фифа.

— Всё-таки штампы крепко засели у тебя в голове. Почему замок, и генуэзский, а не, к примеру, португальский? И в окрестностях Кафы, а не, скажем, Пизы? Хотя, что делать генуэзскому замку в окрестностях Пизы?! Бред какой-то. Всё бред на этом острове. Или у тебя в голове? Нельзя ли проще и точнее. Море, солнце, слегка заснеженный песок пляжа. Древние актеры играют для Диониса, зрители уходят и приходят, завтракают и ужинают, занимаются любовью и своими делами. Актёры начинают на рассвете и заканчивают на закате. У них свой ритм и своё время, беспечное и непохожее на людское…

_____/////______/////______

— Эразм Каторжанин. Для близких. Близкими становятся после третьей распитой, — седой человек с высушенным лицом церемонно поклонился. — Расходы пополам. Заметьте, честно.

— Очень приятно. Павел Александрович Карыгин. В вашем городе проездом.

— Я вижу, что проездом. Из первопрестольной?

— Из неё родимой.

— По коммерческой части или на наши красоты посмотреть?

Разговор происходил в японском кафе «Тоехара». Кафе он обнаружил ещё в первый приезд на остров. Местоположение «Тоехары» было чрезвычайно удобным, в центре города и одновременно на отшибе, заблудившееся во дворах хрущёвок, без рекламы и почти без опознавательных знаков. Кафе держал полукровка, сын японского военнопленного и лагерной работницы. Кухня была нищей, обслуживание паршивеньким, зато было тихо, без вездесущей молодежной попсы. Ну и, конечно, название — Тоехара — в честь прежнего имени города времён японской оккупации.

Он часто заходил обедать, а в этот душный летний вечер смотреть телевизор в гостиничном номере было просто невозможно.

— Есть одна незадача. Я не пью вовсе.

— Не беда, — ответил Эразм. — Я сегодня при лавэ. Так что, гуляй рванина.

— Ну, почему Эразм, я примерно догадался. А Каторжанин-то причем здесь? Тюрем, насколько мне известно, на острове давно нет.