Тень разрастается

Он так и сделал. В комнату вбежал Анте Давьер.

– Да почему Лиссай-то?! – рявкнул он, и принц нахмурился от звука чужого голоса, но глаз не открыл.

– Цыц! – сказала я маньяку и пальцем указала на лекарский круг, который уже голубым обручем поднимался вокруг Его Высочества.

Анте, недоверчиво сопевший у меня над ухом, издал удивленный возглас, когда в хрупкой груди принца проявилась Пустота.

– Хм! – сказал маньяк. – Хм, это очень странно.

– Странно, что я могу быть права? – огрызнулась я.

– Именно. – Маньяк кивнул, с недоумением вглядываясь в Пустоту.

Я смотрела туда же.

На сей раз клякса была жирная, чернее ночи, с маслянистым ободком по кругу. Ободок этой Пустоты слегка пульсировал и скворчал, как пережаренные боковины глазуньи на сковородке.

Я привычно взяла Дахху под локоток, упакованный в теплый кашемировый свитер, и шепнула другу:

– Зови побольше бокки. У нас всего одна попытка. И если Лиссай умрет… Вряд ли мы себе простим.

– Вряд ли ты себе простишь, – машинально поправил Смеющийся. И после паузы пояснил: – Я себе и тех, прежних, не прощаю, Тинави.

Его чудные руки с длинными холеными лекарскими пальцами уже вовсю творили заклинание призыва. В приоткрытое окошко палаты – скучное слюдяное стекло, никаких тебе дворцовых мозаик и сиреней – ввинчивались, один за другим, выброшенные бокки.

– Минутку… – Анте Давьер сделал шаг вперед.

Мы со Смеющимся обернулись к нему. Лиссай покорно, дисциплинированно остался без движения, неестественно прямой.

– Минутку! – повторил Давьер, и его льдисто-серые глаза расширились. – Вы видите муравья? – Шолоховский маньяк обвинительно ткнул пальцем в самый грудак старательно обмершего Лиссая.

Я сощурилась. И впрямь.

Из маслянистой корочки Пустоты вылез муравей. Вульгарный. Рыжий. С налитым брюшком и двумя злыми усиками, шарящими туда и сюда.

Я не знаю, где на самом деле был этой муравей.

Под воздействием просвечивающего заклинания мы видели его очень ясно, но в реальности… В реальности он, видимо, двигался прямо по нутру принца, игнорируя анатомию. Прямо сквозь легкие, ребра, семь слоев эпидермиса – вот это все. Муравей полз, слегка хромая на левые ножки, кособоко наглея, пока не выполз на пижаму. Там муравей споро скатился вниз, как по детской горочке, и, оказавшись на полу, выбрался за пределы лекарского круга…

Я наступила на него каблуком.

– Еще один, – мрачно констатировал Анте Давьер.

И да… Из каемочки Пустоты в самом сердце Лиссая уже лез – боком, неловко, как в слишком узкую дыру – другой муравей.

– Что за ерунда? – ошарашенно пробормотала я.

– Дорогие друзья, люди продолжают гибнуть. Я ведь впускаю бокки, все по плану? – Дахху, нервничая, стал потирать мигом вспотевшие ладони. Вокруг друга вились спиральки невоплотившихся бокки-с-фонарями.

– Да, – сказала я.

– Нет, – сказал Анте.

– Да, – сказала я еще раз, пожестче.

– Нет. – Маньяк метнул глазами две хорошеньких и сугубо фигуральных молнии.

– Тинави, господа, у вас точно все в порядке? – забеспокоился Лиссай.

Анте Давьер рывком шагнул к принцу и просунул руку прямо в лекарский контур. Оказавшись внутри тревожно багровевшего кольца, конечность бывшего хранителя стала почти прозрачной. Фаланговые кости маньяка безапелляционно ткнули в грудину принца. Туда, где сидела, будто на солнышке загорая, Пустота.

Вернее, в ее маслянистую окаемку.

– Вот это, – едва не прошипел Анте, – вот это – портал. Портал в другой мир, даже в другое измерение, мать его четырежды за ногу через все скандальные Босховые триптихи. А вы хотите убрать Пустоту, которая затыкает портал, как жирная пробка. Такая жирная, что мимо нее пролезают лишь муравьи, и те – хромые. Убери ее – и все, шлюз распахнется, к нам легко влезет что побольше.

Закончив речь, маньяк вытащил руку из лекарского контура. Я проводила глазами очередного муравья, просочившегося в нарисованное серо-белыми красками тело Лиссая.

– Почему вы думаете, что это портал? – Я нахмурилась.

– А откуда, по-твоему, эти твари выползают? – резонно возразил маньяк. – Смотри! – и, снова потревожив контур (Дахху уже зубами скрипел, силясь стабилизировать снова и снова грубо прерываемое заклинание), он двумя руками разорвал на Лиссае пижамку.

Принц дернулся:

– Вы себе что позволяете?!

– Лис, я вас умоляю, подождите минуту, тут небесные разборки! – взвыла я.

– Шестьдесят, – сказал Лис.

– Что?

– Пятьдесят девять.

М-да, вот и кончилось монаршье терпение… Ладно, учтем.

– Дахху, прерви лекарский круг, – попросила я друга.

– Но у нас люди умирают… – шепнул Смеющийся. И расцепил пальцы.

Лиссай снова предстал пред нами во плоти, в красках, с порванной пижамой. На уровне груди у него был черный надрез в виде полумесяца. Не нормальная царапина, нет – будто узенькая щель в открытый космос.

Я прикрыла рот ладонью и невольно отступила назад. Где-то там, за открытым лазаретным окном, вдруг запела птичка-зарянка. Ее веселый мотив никак не сочетался с похоронным биением моего сердца.

Из надреза в Лиссае бочком, убого, выполз новый муравей.