Тень Серафима

Голос звучал словно бы отовсюду, так что источник сложно было определить сразу. Голос поглощал тишину, накрывал с головою, как большая волна накрывает пловца – и тянет на дно обмякшее тяжелое тело.

– Неужели никто до сих пор не обеспокоен твоими, мягко выражаясь, бесчеловечными забавами? – Чистый голос с легкостью мог принадлежать ребенку, но в то же время слова и манера речи были чересчур церемонны даже для взрослого. Но это был знакомый, слишком знакомый голос, чтобы теряться в догадках. – Или человечность не к лицу августейшему правителю Ледума, который перестал относить себя к смертным? Люди, ох, люди… Достаточно какой-то пары-тройки сотен лет жизни, как вас уже поражает гордыня… впрочем, должен заметить, в твоем случае она поразила плод еще в утробе матери.

Лорд Эдвард молчал, устало прислонившись к двери, которую только что плотно прикрыл за собой, и голос, не дождавшись ответа, продолжил:

– Однако твой азарт завораживает меня, как и прежде. Так движения умелого факира завораживают кобру. С какой беспечной легкостью лорд-защитник покидает город почти на десять часов! Дерзкий план, но вполне в твоем духе. Совершенно безрассудно – и бесподобно. Как говорится, кто не рискует, тот не пьет игристое.

– Какого черта тебе нужно?

Правитель сделал пару шагов внутрь, с растущим раздражением оглядывая комнату. Интерьер спальни, как и всего Северного крыла, был решен с использованием разнообразных оттенков фамильных цветов лорда Ледума – белого с небольшими вкраплениями голубого и серого.

Более изысканного сочетания, подчеркивающего благородство, утонченность и высокое положение владельца, просто не существовало. Идеально-белое пространство играло и переливалось нюансами: от натурального хлопка и снега до слоновой кости и сливок. Редкие цветные детали резко выделялись на общем нейтральном фоне, и особенное значение приобретала игра света, в зависимости от которого интерьер становился теплым или холодным.

Комната казалась пустой. Не сразу лорд Эдвард перевел взгляд на расположенное в уютном углублении алькова ложе. От посторонних глаз его укрывала ширма, сотканная словно бы из тонкого ломкого льда.

За ширмой смеялись. Смех напоминал прозрачный звон колокольцев, плывущий в раскаленном полуденном небе. Прохладный, завораживающий смех.

– Выражаться так надменно, так грубо способен только истинный аристократ, – неторопливо отозвался голос, перекатывая слова на языке, словно те были сварены из карамели – тягучей, густой и приторной. – Но не лучше ли тщательнее подбирать обороты, чтобы случайно не оказаться понятым неверно? Разве подобные нападки рассчитывал услышать я, лишенный радости видеть тебя почти двадцать лет? Должно быть, это недоразумение, и лорд Ледума не желал огорчать меня понапрасну. Или ты и в самом деле расстроен моим визитом?

– Думаю, мы оба знаем ответ на этот вопрос. – Лорд Эдвард несколько сбавил тон, угадав в последних словах гостя укор, мягкий, как прикосновение кошачьей лапки. Обманчиво мягкий. – Мне жаль, что тебе пришлось ждать десять часов. Что касается моего отсутствия, я счел вероятность нападения извне или же каких-то опасных событий внутри города ничтожно малой, чтобы принимать ее в расчет… Так зачем ты здесь?

– Ответ и на этот вопрос известен нам обоим, – остро парировал гость, продолжая улыбаться – так ласково, так сахарно, как если бы только что перерезал кому-то горло. И получил от этого удовольствие. – Поверишь ли, я сам иногда пугаюсь нашему с тобой всезнанию, Эдвард. Не следует ли иногда нарочно забыть о нем, оставить себе возможность удивляться? Блаженное чувство новизны, когда все бывает впервые… недоступное более.

Он негромко вздохнул, но лорд Эдвард вновь никак не отреагировал.

– Но нет – ты слишком прямолинеен, чтобы притворяться, не так ли? – насмешливо звенел голос. – И слишком азартен. Скажи мне, мой проницательный лорд, как высоко оценил бы Доминик вероятность умереть этой ночью? Думаю, так же, как и ты – «ничтожно малой». Меж тем он мертв, а город его омыт кровью и едва не уничтожен. Почему так происходит? Уверен, ты понимаешь, так же, как и я: потому что зачастую для всестороннего анализа и правильных выводов не хватает данных. Что-то остается сокрытым даже от самого пристального взгляда, и даже мудрейшие не в состоянии предвосхитить все. Мы ошибаемся, Эдвард. Возможно, в этом и заключается наивная прелесть жизни.

– Не равняй меня с Домиником, старым самодовольным глупцом, – не выдержав, сухо отрезал правитель. – Он проморгал заговор у себя под носом. Я же сам создал Ледум, в том виде, в каком он существует теперь. Я вылепил его из глины безвременья и придал чеканные формы будущего. Каждый вдох, каждый выдох этого города происходит с моего ведома и дозволения. Ничто здесь не может остаться сокрытым от меня. Ничто!