Тень сфинкса. Удар из зазеркалья

— Неужели вы и в самом деле не понимаете? — Фостина понизила свой и без того тихий, дрожащий, словно в ознобе, голос. Ее тонкие руки впились в подлокотники стула. — Представьте себе, как в один прекрасный день или ночью, когда я в полном одиночестве сижу в своем номере в отеле, погасив свет и заперев дверь на ключ, передо мною вдруг появляется чья-то фигура, приближает свое лицо к моему, и я вижу, что это мое собственное лицо, его точные очертания, все отдельные памятные детали, каждый дефект, как, скажем, вот этот прыщик на щеке. Тут уж не может идти речь ни о подделке, ни об иллюзии. Если такое случится, то у меня больше не останется никаких сомнений в том, что это я сама или какая-то часть меня, моего тела путешествует в неизвестных весях. Мне, конечно, так никогда и не станет известно, каким образом я туда попала, почему я там оказалась или что я там делала… Я буду знать только одно — что я там была. И я стану испытывать страх перед этой частью самой себя. Можете ли вы представить себе тот смертельный шок, который мне придется в таком случае испытать? Мне придется поверить в реальность происходящего перед глазами и умереть…

— Оставьте эти мысли, — успокоил ее Базиль. — Ничего подобного не произойдет, и вы сами прекрасно знаете об этом…

Он был гораздо честнее с самим собой, чем многие люди, получившие гуманитарное образование. Несколько минут спустя, выйдя из отеля, он, задрав голову, начал разглядывать эти вечно бодрствующие звезды — яркие, молчаливые, безличностные и немыслимо далекие от нас, если только все предположения астрологов имеют под собой реальную почву. В университете его учили, что чем дальше отрываешься от земли, тем становится значительно холоднее. И вот в ходе последних исследований выявлены какие-то альтернативные слои холода и тепла, во всяком случае, на том расстоянии, куда ученым удалось доставить свои теплоизмерительные приборы. Никто из них не смог объяснить, почему там, вверху, не было сплошного холода, как предполагалось раньше.

Базиль продрог и поднял воротник пальто. Стук его каблуков об асфальт гулко разносился в холодной, ночной тишине. Подойдя к перекрестку, он пробормотал: «Кто я такой, чтобы с уверенностью утверждать, что может, а что не может произойти в этом почти незнакомом нам мире?»

Глава десятая

Но нам неведомо, что уж судьба, Вытаскивает сеть из жизни тины, И в ней сверкнешь, как миру похвальба В последний раз, Фостина…

Настойчивый стук в дверь слуги Юнипера прервал здоровый сон Базиля, длившийся несколько часов. Проклиная эксцентричное время приема посетителей, установленное Септимусом Уоткинсом, Базиль с трудом поднялся с постели и усилием воли заставил себя встать под холодный душ, отчего его кожа тут же покрылась синеватыми пупырышками, хотя холодная струя и не принесла желаемого ощущения свежести. Низкие, серые облака затемнили рассвет. Расстилавшийся по земле туман затягивал белой пеленой город. Базиль прошагал два квартала к гаражу, где стояла его машина.

Он знал Уоткинса только по его репутации. Этот человек принадлежал к клану адвокатов, которые никогда не являлись в суд, но, несмотря на это, он на протяжении полустолетия был консультантом и доверительным лицом почти половины владельцев громадных состояний в Нью-Йорке. Он направлял деятельность их трестовских фондов, улаживал брачные и бракоразводные дела, исполнял их волю, хранил перечни ценных бумаг. Он пользовался такой широкой популярностью и так редко показывался на людях, что почти превратился в легенду. Бесконечные анекдоты лишний раз подчеркивали мудрую гибкость его ума и здравомыслие его жизненных суждений, но у Базиля, как и у большинства людей, не было ни малейшего представления о том, кем является этот человек, лишенный ореола привычного мифа.

Без десяти шесть холл большой конторы, расположенной на пересечении Бродвея и Уолл-стрит, был пустым, если не считать скучающего лифтера и уборщицы, устало водившей грязной шваброй по выложенному мозаикой мраморному полу с медными вкраплениями. Выйдя из лифта на двадцать шестом этаже, Базиль остановился у двух соединенных дверей с непрозрачным стеклом, за которыми не горел свет. Большими буквами на стекле было начертано: «Уоткинс. Фишер. Андервуд. Вэн Арсдейл и Трэверс». Он покрутил ручки. Обе двери были заперты. Он обнаружил маленькую кнопочку в стене и нажал ее. После четвертого звонка он начал подумывать о том, уж не водил ли умышленно за нос людей Уоткинс, изобретя такой простой способ, чтобы отбиваться от напора посетителей. Он уже хотел повернуться и направиться обратно к лифту, как вдруг стекло двери изнутри окрасилось желтоватым цветом, и она широко распахнулась. На пороге стоял щупленький живой человечек. С седыми, но густыми вьющимися волосами, широким скуластым лицом и розоватыми щеками. Он казался мужчиной средних лет, волосы которого преждевременно поседели. Но ведь Септимусу Уоткинсу было уже за семьдесят.