Тень скорби

— Еще одна жертва на алтарь его честолюбия. Но ведь эта черта всегда была присуща характеру Уэлсли, не правда ли? А теперь, когда он стал маркизом Дору… Ты горячая. У тебя начинается жар?

— Нет, нет. У меня сегодня немного болел живот. Пирожки Тэбби, наверное. Брэнуэлл, кстати, говорит, что нельзя умереть от равнодушия. Он говорит, что должна быть научно обоснованная причина.

— Это и есть причина, — возмущается Эмили. — Ничего, наверное, не может быть губительнее этого…

— Тсс, тетушка идет.

Они лежат тихо и неподвижно, пока цокот паттенов не достигает лестничной площадки и не замирает. Пламя свечи рисует яркую линию под дверью спальни; наступает момент критического прослушивания. Потом линия стирается, шаги удаляются.

— Так выйдет ли когда-нибудь Мина замуж за кого-то другого? — продолжает Эмили.

— Нет, она душой и сердцем предана ему, хотя это и безнадежно. Она даже помогает нянчить его детей. Я…

— Не останавливайся, это было так мило. Шарлотта, что такое?

— Прости, думаю, я…

Какой стыд: обмочить постель, будто она ребенок малый, да еще и лежа рядом с Эмили. И потом, что Тэбби скажет, увидев простыни? Торопливо, но осторожно Шарлотта выскальзывает из-под одеяла. И вдруг видит — летняя ночь достаточно светла для этого — пятно на ночной рубашке, слишком темное, чтобы быть чем-то другим…

— Нет, Эмили, не приближайся ко мне. Со мной что-то неладное. Думаю… думаю, у меня то же, что было у Марии и Элизабет.

Чистый белый ужас при мысли об этом, без тени удивления или горя; как будто ты все время знал, что этому суждено случиться, и хранил это знание в аккуратном потайном кармане сознания.

— Прекрати! Что ты имеешь в виду? Дай посмотрю… — В голосе Эмили паника, быть может, от одних только имен Марии и Элизабет: теперь их редко произносят и только с оттенком суеверного ужаса — за несколько лет они приобрели облик сорок, одетых в тонкие зеленые полумесяцы. — Ой! Господи, это кровь? Тебе больно? Откуда она, из твоего укромного места?

— Похоже. Она просто потекла. Было странное ощущение, а потом… Ах, Эмили, это может быть заразным, осторожней.

— О, не беспокойся. Бедная, бедненькая, иди ко мне. Вот так. Знаешь, Шарлотта, я не думаю, что у тебя то… чем они болели. Знаю, я была еще маленькой, но помню, что тогда все было по-другому. Началось с кашля, а потом они сделались худыми. — Глаза Эмили мрачно горели. — И в школе… разве большие девочки не говорили о таких вещах? Тогда я этого не понимала. И сейчас тоже. Но думаю, это как-то связано с превращением в женщину. Грудь же у тебя растет.

У Шарлотты сжимается горло.

— Молчи.

— Но ведь растет же, правда? Чуть-чуть. Грудь нужна, чтобы кормить младенцев, а младенцы появляются как раз оттуда. Серьезно, думаю, так оно и есть.

Может ли чувство, которое переплелось с утешением, быть разочарованием? Она разочарована, что не умирает? Но с другой стороны, о смерти она кое-что знает. А об этом — ничего.

— По-моему, это продолжается. Пожалуй, спрошу… у тетушки.

Дикий трепещущий ужас охватывает Шарлотту, стоит ей только представить, как она крадучись выходит на лестничную площадку и наталкивается — в окровавленной сорочке, грязная — на папу… Но Эмили уверенно хватает ее за запястье.

— Не тетушке. Тэбби. Будь здесь, я схожу за ней. Она подскажет, что делать.

Так и есть. Тихонько ворча и жалуясь на свои ноги и спину, Тэбби приносит огарок свечи и кусок материи, а затем показывает, как сделать прокладку.

— Лучше всего материя без ворса, но сейчас у нас в корзине такой нет. Я эту напасть пережила, а уж тетушка ваша и подавно. За ночную рубашку не переживай. Я сейчас ее в котел определю. В животе крутит? Когда очень плохо, помогает грелка.

Шарлотта мечется в тумане между облегчением и своеобразным, гипотетическим, стыдом. Но что это означает? Что-то вроде… что-то вроде предположений Эмили? Голос отказывается ей повиноваться.

— Ась? У тебя начались месячные, только и всего. Не бог весть какое событие. А что, тетушка с тобой об этом не говорила? Ага, не говорила, значит. Это когда ты начинаешь становиться женщиной, достаточно взрослой, чтобы иметь детей. Только не надо рассказывать теперь, что не знаешь, как рождаются дети.

— Нет, нет. Знаю. — То есть она видела беременных женщин и видела, как ягненок, склизкий и мокрый, выпадает в жизнь, и провела между наблюдениями ту самую немыслимую связь… — Но я не хочу иметь детей.

— И я не хочу! — яростно вскрикивает Эмили.

Тэбби посмеивается.

— И не надо, глупенькие. Во всяком случае, пока. А если не захотите, то и никогда. Но может статься, вы передумаете, когда будете постарше. — Тэбби переводит внимательный взгляд с одной девочки на другую. — Та-ак, и вам, конечно же, известно, как дети там оказываются?

Что-то захватывающее есть в этом беспрецедентном, неожиданно откровенном разговоре в ночной тиши при свете воскового огарка, но Шарлотте вдруг резко расхотелось слушать дальше.

— Да, конечно. Спасибо, Тэбби. Прости, что подняли тебя среди ночи.