Тень скорби

— Ну, что до этого, то мне тоже придется серьезно заняться учебой. Я смогу уделять этому лишь часть своего времени. Ах, Шарлотта. — Он взял ее за локти и повлек к софе у окна. А потом замер и смотрел на сестру, поставив одну ногу на каминную решетку и заложив руки в карманы. В последнее время он был полон таких резких порывов и поз, словно то погружался, то поднимался над своим новым «я». — Ты сможешь снова заняться этим, когда вернешься. Наше царство теней никуда не исчезнет.

— Иногда я начинаю сомневаться, нужно ли это.

Брэнуэлл, обладатель рыжей шевелюры, не умеет скрывать молниеносных взрывов эмоций. Кровь отлила и с новыми силами вернулась к его щекам, так же наглядно, как движения глотающего кадыка. Но в следующий миг, придя в себя, Брэнуэлл усмехнулся:

— Ну-ну, это все твое мрачное настроение: пуританские поводья натягиваются. Кроме того, разве ты не знаешь, что наступит день, когда мы все сможем поступать, как вздумается? День, когда я стану богатым? — Он задрал подбородок и принялся шагать взад-вперед. — Ну? Ты ведь во мне не сомневаешься?

— Нет, нет. — Шарлотта обнаружила, что смеется, совсем немножко и слабо, как глоток некрепкого чая. — Просто интересно, как именно будет нажито это богатство?

Брэнуэлл стремительно приблизился, его бледное лицо нависло над ней, совсем рядом. На миг показалось, что оно вот-вот разразится неудержимой яростью: пронзит ее черным откровением. Но этот лик исчез, а вместо него ироничный, очаровательный и потешный Брэнуэлл, прикрыв глаза, изрек:

— Моими блестящими талантами, конечно. Как же еще?

Итак, она собралась, а где-то возле крышки чемодана положила вещь, которую никак нельзя забыть, — воспоминание, как Тэбби и Брэнуэлл поднимали папу на кровати. Подумай о его бремени. А потому раз и навсегда избавься от вопроса: каково будет в школе Роу-Хед, счастлива или несчастна ты будешь там? Ибо думать надо не об этом. А если уж думаешь, то спрячь эти мысли, никому их не показывай. Была одна история — Шарлотта не помнила, в какой книге она ей попалась, — про юного римлянина, который украл лисенка и спрятал его под тунику; чтобы не признаваться в совершенном, он предпочел позволить зверю выгрызать себе внутренности. Эта история была о мужестве и силе духа, и она с самого начала ужаснула Шарлотту, растревожив ее и внеся путаницу в ее понимание добра и зла. Но в коляске извозчика, которая увлекала Шарлотту — одну — в Роу-Хед, она прижимала к себе мучивший ее вопрос, как того лисенка, без единого стона.

— Я хорошо знаю сестер Вулер как по отзывам, так и лично, — говорил папа. — Они принимают у себя малое число учениц, не больше дюжины, девочек постарше годами, а режим светский и либеральный. Одним словом…

Одним словом, Роу-Хед не имел ничего общего с Коуэн-Бриджем, все так говорили, и на этот счет можно было не беспокоиться. И все же, выбравшись из коляски перед высоким серым домом, Шарлотта вовсе бы не удивилась, если бы из-под сени порога явились мисс Эндрюс и преподобный Кэрус Уилсон и с наслаждением воскликнули: «Ах! Ты к нам вернулась!»

— Что с твоим говором? Он ирландский?

Шарлотта избегала взгляда девочки, похожего на холодный нос любопытной собаки.

— Я не замечала, что… что говорю как-то по-особенному.

— О, но в ирландском происхождении нет ничего дурного, правда. Мы на самом деле отвратительно с ними обращались — ты не находишь? Неудивительно, что они восстали. Ты ирландка или, может быть, шотландка? — Вопросительная пауза. — Тебе не нравится, что я об этом спрашиваю?

— Нет. — Темноволосую шумную девочку звали Мэри Тейлор, это ей было известно, а большего она знать не желала. — Это некультурно.

Смех с вызовом.

— Тогда почему ты мне так и не скажешь?

Потому что, потому что… тут, возможно, и кроется ключ: обнажение своего «я». Шарлотта здесь с единственной целью: учеба, работа. По сравнению с Коуэн-Бриджем преподавание в Роу-Хеде было плодотворным и творческим. Шарлотта вступила в занятия, как в пару удобных разношенных туфель. Мисс Вулер, владелица школы, которая ступала мягко, будто по мехам, и говорила с бесконечной музыкальностью, как задумчивая птичка, успокаивала и утешала своим присутствием, а в ее просторном доме никогда не хозяйничала нужда. Так что, если Шарлотте удастся держать голову склоненной над книгами (физически чересчур простая задача: близорукость стала заметной только здесь, где разрешались игры, и Шарлотте пришлось испытать унижение, когда ей бросили мяч, а она даже не сумела его разглядеть), она, возможно, доберется и до противоположного берега.

Когда с наступлением вечера другие девочки сбивались в группки, дурачились и болтали, она предпочитала прятаться за ширмой в классной комнате, чтобы обнять лисенка и немного поплакать над остротой его зубов, но это, в конце концов, ее дело. Ей решительно не хотелось, чтобы кто-то заглядывал за ширму. Однако же это произошло, и надо сказать, что получилось скорее откровение, чем вторжение.