Тень скорби

Шарлотта позволила себе подумать о Заморне, который открывал дворцовый бал в Вердополисе, и, по всей вероятности, сама красота этой сцены вызвала у нее слезы, не замедлившие навернуться на глаза. Потом она почувствовала волнение воздуха, свет на веках. Шарлотта открыла глаза и судорожно глотнула воздух. Девочка, стоящая перед ней, была из Вердополиса. Нигде больше не найти такой смеси хрупкости и изящества, такой длинной белой шеи, такого нимба золотых локонов. Она, очевидно, явилась сюда из мыслей Шарлотты; и удивление Шарлотты было из разряда того, какое бывает, когда находишь четырехлистный клевер: рано или поздно это должно было случиться.

Потом Шарлотта протерла затуманенные глаза, а девочка произнесла вполне обычным голосом:

— Ой, прости, что побеспокоила. — И ореол померк, немножко. Шарлотта все равно знала, почему приняла девочку за гостью из нижнего, как они его называли, мира (ниже чего лежал этот мир, это уже другой вопрос). Казалось, она была всем, чем не была Шарлотта, вплоть до единственной жемчужной, почти декоративной слезинки, сбежавшей по ее щеке, когда она с дрожью в голосе спросила:

— Неужели здесь настолько плохо?

Новенькая. Шарлотта заставила себя приободриться.

— Вовсе не плохо. Не обращай на меня внимания. Здесь очень хорошо.

— Но не как дома, — вздохнули в ответ.

И здесь, несмотря на все свое восхищение, Шарлотта пожалела невинную слабость девочки.

— Боже мой, — сказала она, — я никогда не надеялась, что будет как дома.

Вот таким любопытным образом Шарлотта вновь обнаружила себя в середине. На этот раз не в семье: с друзьями, как положено их называть, хотя это понятие было таким же далеким для Шарлотты, как вступление в цирковую труппу. Быть подругой, как выяснилось, гораздо более трудоемкое и искусственное занятие, чем быть сестрой. Даже в глубине самого этого теплого, ручного, доверчивого слова то и дело натыкаешься на полосы территории, которые не отмечены на карте, по которым приходится тяжело и медленно пробираться. Быть может, она не позволила бы втянуть себя в эти отношения, если бы не возникшее ощущение, что ты нравишься. Теперь Шарлотта понимала, почему в дни ярмарок мужчины в Хоуорте напивались в стельку, а одинокие фермеры, живущие в одноглазых домишках на вершинах холмов, скатывались до такого состояния, что ради очередной дозы опиума готовы были на все. Если это хоть чем-то похоже на осознание, что ты кому-то нравишься, неудивительно, что человек способен броситься за ним даже в пропасть собственного уничтожения.

В середине. Не в вопросе достижений: здесь ее продвижение поистине было скорым и уверенным, как манера Мэри Тейлор залезать на молодой дуб (что запрещено) в саду Роу-Хеда, — первый хорошо рассчитанный бросок, ведущий напрямик к вершине. Академически Шарлотта поднялась на вершину школы и осталась там. А центральные позиции дружбы, между Элен и Мэри, были скорее между надеждой и страхом.

Элен Нюссей, видение, заглянувшее за ширму, — как ее описать? Она все-таки была плотью и кровью, но, конечно, особого рода. Когда Элен шла по комнате, казалось, что она аккуратно идет по тонкому шнуру безопасности, а по обе стороны от него грязная, липкая масса. Элен не была жеманной мисс: она была слишком тиха, серьезна и нежна для этого, но знала, где ходить, и чувствовалось, что всегда будет знать.

— Многочисленна, — произнесла она с мягкой улыбкой, говоря о своей семье, и повторила: — Многочисленна.

Двенадцать детей, узнала Шарлотта. Элен самая младшая, и от самого старшего ребенка семьи ее отделяет фактически целое поколение. Шарлотта представила проворное налаживание каждый раз нового соотношения сил — или, скорее, ей не пришлось этого делать: все это отражалось в Элен, упавшей в жизнь, как лист в бегущий ручей. Наверное, возможно быть такой, подумала Шарлотта и всем сердцем попыталась представить: довольно этого сжимающего, тревожного чувства. Не получилось. Но она могла надеяться.

— Веллингтон? — вскричала Мэри Тейлор, когда Шарлотта с теплотой отозвалась о своем герое. — Фи, с какой стати он сует нос в государственные дела? Да, сует нос, ему вообще не следовало становиться премьер-министром. Солдатом он был распрекрасным. Однако солдаты должны заниматься своим кровавым тираническим делом, а не маршировать по нашим свободам.