Тень скорби

Ужасно. Шарлотта вздрогнула и отшатнулась, воспринимая это только по необходимости. Разве подобные вещи уже не были решены после того, как папа и тетушка оживленно обсудили их над развернутой газетой? Это не что иное, как болтовня радикалов, и заканчивается она всегда одним и тем же: Шарлотта на память знала папины мемуары о луддитах, их смертоносных силуэтах во тьме. И без тех великих личностей, аристократических идолов, суровых и широкоплечих, что поднялись во весь рост и сделали то, что должны были сделать, сейчас, конечно, царил бы хаос. Шарлотта снова увидела, как папу поднимают и усаживают на подушки в дни его болезни. Ужасное зрелище, ибо она всегда считала папу аскетически красивым мужчиной, — но как отвратительна эта безвольная поза, эта полоска печально белой груди, проглядывающая сквозь сорочку, эта направленная вниз стрела грязных волос. Закрой это, верни на место мраморный постамент.

Но ведь семья Мэри Тейлор и относится к радикалам, о чем было с гордостью заявлено. Они даже жили в доме под названием Красный Дом, построенном не из камня, а из кирпича, что само по себе outré[25]. Что-то сильное, деятельное и неустрашимое было в Мэри; даже когда девушка смотрела на часы в классной комнате, казалось, что она хочет снять их со стены и разобраться, как они работают. Мэри заставляла думать, и Шарлотте иногда становилось страшно следовать за этими мыслями.

Находясь в середине, можно увидеть, чего тебе не хватает: она не способна быть такой же энергичной, как Мэри, или такой же настоящей леди, как Элен. В то же время существовало нечто, чего не хватало им обеим, и этот пробел казался Шарлотте непостижимо абсурдным — как обладание головой и телом при отсутствии шеи. У них не было воображения.

— Как ты можешь видеть все это? — дивились они, когда она анализировала какую-нибудь иллюстрацию в книге, разбирая каждую деталь, выпуская на свободу ее сюжетную значимость. И единственно возможным ответом, который она, конечно, не могла дать, были слова: «Как вы можете этого не видеть?»

Однажды что-то показалось Шарлотте очень похожим на эпизод из жизни Заморны и она пустилась в разговор о нем, словоохотливо и привычно, пока озадаченный взгляд Мэри не остановил ее.

— Нет, продолжай. Это прекрасно. Просто так странно, что я никогда о нем не слышала. Похоже, мои исторические познания беднее, чем я думала. Он был итальянцем? Флорентийцем, быть может?

И тогда Шарлотте пришлось признаться, что человек, которым она восторгалась, был вовсе не настоящим: он был воображаемым. (Почему признаться? Неужели в этом было что-то дурное? Ах, вот и ниточка, ведущая в лабиринт безумия.) Мэри захотела узнать больше, но Шарлотта замкнулась.

Как-то, гуляя рука об руку с Мэри и Элен в лесу за Роу-Хедом, она в буквальном смысле оказалась в середине.

— Я слышала, как мисс Вулер разговаривала с мисс Кэтрин о тебе, Шарлотта, — сообщила Элен. — Она сказала, что ты блестящая ученица.

Именно это прилагательное лишило Шарлотту на секунду дара речи, потому что оно так близко ассоциировалось с нижним миром — дамами при дворе Заморны, ослепительными в своей осыпанной драгоценностями красоте и оживленности. Но тут, конечно, имелась в виду другая блистательность — разума, что и подтвердила Мэри.

— Так и есть, и это чрезвычайно полезно в мире, где нам, женщинам временного использования, приходится искать и налаживать жизнь, в которой есть хоть какой-то смысл. Нет, Элен, не надо кривиться, мы действительно женщины временного использования. И нам досталось очень мало средств борьбы. Лучше всего, наверное, иметь деньги, а за неимением оных — голову на плечах. Гораздо лучше, чем привлекательную внешность.

— Которой у меня нет, — вставила Шарлотта, не успев подумать над этими словами.

— Верно, — энергично продолжила Мэри, отламывая на ходу веточку. — Женщины, которые полагаются на внешность, оказывают себе и другим женщинам очень дурную услугу…

Она высказывала аргумент за аргументом, хлеща по веткам и заставляя грачей презрительно кричать, а Элен все сильнее сжимала руку Шарлотты.

Нет, не было нужды бежать тем вечером к зеркалу в мучительных поисках подтверждения или опровержения. В конце концов, ты всегда знала, что ты ниже и худее остальных девочек, что твоя кожа лишена свежести, что ты единственная не улыбаешься широко, чтобы не показывать этих несуразных зубов. Ты уже знала. Но знание носит разные личины. Знать в тишине запертой гостиной своего «я», что ты непривлекательна (уродлива, называй это уродством), совсем не то, что услышать это от кого-то другого. Совсем не то, когда распахивают дверь и обнажают этот факт, и он вываливается наружу, как спрятанный труп.

— Шарлотта, прекрати. Сядь. Поболтай. Не делай ничего. — Мэри беспомощно улыбнулась. — Побудь хоть минуту незанятой.