Тень стрелы

Вскочила. Чуть не упала. Слишком слабы были колени. Сжимая в кулаке горящие розги, рванулась в сторону, прочь от стола со страшными отверстиями, от этой витой жуткой липкой ложки. Выход! Где выход?! Куда, в какую сторону ей бежать?!

Она метнулась вперед. Наткнулась грудью на что-то твердое, холодное.

– А-а-а-а!

Факел выпал у нее из руки, упал на пол, загас. Она присела на корточки, бормоча молитву, пытаясь отыскать, поднять факел. Пук розог будто сквозь землю провалился. Она вскочила в панике. Сунула руку в карман. Милые, хорошие спички, вы здесь. Ну же, Катька, зажигай огонь! Освещай себе дорогу! Беги! Беги отсюда! Пусть лучше тебя с конем сожрут волки! Чем – тут…

Они бежала, не разбирая дороги. Спички зажигались и гасли в ее руках одна за другой, обжигая ей пальцы. Она кидала черные огарки на камни. Снова чиркала серой о коробку. Тьма взрывалась светом, наваливалась снова удушающей чернотой. Сладкий запах, о, этот сладкий запах… мед на губах… мед смерти…

И вдруг Катя услышала вздох. И вслед за вздохом – легкий стон.

Будто бы вздохнула и простонала сама тьма, измученная созерцанием царства мертвых.

Катя чуть не сошла с ума от страха. Она бежала, наталкиваясь грудью, плечами, локтями на выступы камней, царапая камнями лицо, разбивая кулаки в кровь. Она бежала по коридорам пещеры, и спички летели, и она выдергивала их из коробки наощупь и снова зажигала их, и вдруг они кончились, и Катя сжала, смяла в кулаке пустую коробку. Она бежала, бежала, плача, всхлипывая – и наткнулась, уже в полной темноте, на холодное железо. Железная дверь… с массивными засовами, с висячими замками… О, это не вход… Это не то место, откуда они с Гнедым вошли сюда… Это дверь, дверь, и она заперта… прочь, прочь… обратно… нет, в висячих замках – ни одного ключа… Замки висят… на двери… изнутри?!.. Значит, тот, кто ее закрыл… здесь?!..

Она попятилась. Сандаловые палочки под распахнутым тырлыком кололи ей грудь остриями.

Бог сжалился над ней. Бог спас ее. Как она оказалась у входа, где ею был случайно отвален камень от зияющей дыры? Как в кромешной тьме, ощупывая мокрые скользкие стены руками, задыхаясь, призывая на помощь Богородицу, она добралась до разверстой в камнях щели, в которой ледяно сверкали в немой черноте неба надменные звезды?

Звездная пыль внезапно посыпалась на нее сверху. А может, это был снег? Окно в мир, окно на волю… в жизнь, в милую жизнь…

Она услышала тихое ржанье коня. В темноте, дрожащими пальцами, отвязала его. Первым из пещеры, встряхиваясь, вышел конь; потом, вцепляясь пальцами в сколы камней, раздирая полы овечьего тырлыка о каменные зазубрины, острые, как пила, вылезла Катя. Воздух пьяняще пахнул в лицо. Смывал с волос и одежды дикую сладость смертного запаха. Поднимался буран. Ветер крутил снег, свивал белые петли вокруг ее колен. Звезды ясно, холодно глядели.

Смерть ясными глазами глядела на слезы жизни, на ее мокрое лицо, на ее грязные руки и распахнутую грудь, на ее горькое рыдание.

Катя уцепилась за уздечку, дернула коня: ну же, вперед! Ступай… Она, по колено увязая в изрядно наметенном снегу, потащила коня за собой. Он мотал головой, шел. Катя еле дышала. Она хватала ртом ночной ветер, как вытащенная на берег рыба. Она подумала: залезть бы на коня, пусть бы Гнедой ее вез, а не она тащила его, – но у нее совсем не осталось сил.

Ловя ртом воздух, с мокрым соленым лицом, она повалилась в снег, из последних сил стараясь не выпустить повод из руки, – и все-таки выпустила. Так и лежала в забытьи у ног коня. Гнедой поднял голову. Тихо, тоскливо заржал. Звезды алмазным овсом сыпались со страшного, черно-бездонного неба.