Тень твоей улыбки

— Миз Морроу, извините, что отнимаю у вас время. Меня зовут Моника Фаррел. Я педиатр. На прошлой неделе вас возил шофер, маленького сына которого я лечила. Шофер, Тони Гарсия, упомянул, что вы говорили, будто знали мою бабушку. Он, наверное, не так понял?

«Это внучка Кэтрин, — подумала Оливия. — Я сказала Тони Гарсия, что знала бабушку Моники, как раз после посещения могилы Кэтрин, а он рассказал Монике. Все-таки Кэтрин послала мне знак».

Она ответила дрожащим голосом:

— Да, я очень хорошо ее знала и хочу рассказать вам о ней. Очень важно, чтобы вы все узнали, пока еще не поздно. Вы могли бы навестить меня завтра?

— Только ближе к вечеру. Утром у меня прием в кабинете, затем назначена встреча в Нью-Джерси, которую нельзя отменить. Думаю, что смогу подъехать к вам часов в пять.

— Прекрасно. О Моника, я так рада, что вы позвонили. Тони назвал вам мой адрес?

— Да, у меня он есть. Миз Морроу, один вопрос. Мы говорим о приемной матери моего отца или о моей бабушке по материнской линии?

— Я говорю о настоящих родителях вашего отца, ваших кровных бабушке и дедушке. Моника, я очень устала. Весь день в разъездах. До завтра постараюсь прийти в себя. С нетерпением буду ждать нашей встречи.

Оливия повесила трубку. Она чувствовала, что готова расплакаться, и не хотела, чтобы Моника догадалась об этом по ее голосу.

Она закрыла глаза и сразу же уснула. Во сне она грезила о встрече с молодой женщиной, внучкой Кэтрин и Алекса. Но ее разбудил снова зазвонивший телефон.

Теперь это был Клей Хэдли.

Полусонная Оливия сказала ему:

— О, Клей, я так счастлива. Мне позвонила Моника Фаррел. Представляешь? Она мне позвонила! Это знак свыше. Я хочу ей все рассказать. Для меня это такое облегчение. Теперь я могу спокойно умереть.

22

Потрясенная тем, что услышала от Оливии Морроу, Моника положила трубку и уселась за письменный стол в своем небольшом кабинете.

«Она хочет сказать, что знала настоящих родителей папы? По голосу она немолодая, даже старая. Может быть, она не совсем в себе? Но если она действительно их знала и может рассказать о них, это было бы замечательно. Папа всю жизнь жаждал узнать правду о своем происхождении. Он говорил, что ему безразлично, если его кровные родственники были алкоголиками или мошенниками, главное — выяснить, кто они такие. Возможно, завтра в это время я уже буду знать, — радовалась она. — Интересно, есть ли у меня двоюродные братья и сестры или другие родственники? Я бы хотела, чтобы…»

Моника отодвинула стул, стоящий у стола, и поднялась. «Как не хочется завтра ехать и подтверждать чудесное исцеление! Папа был ярым католиком, и я знаю, что мама тоже. Я помню, как мы втроем каждое воскресенье неизменно ходили в церковь. Наше поколение уже отходит от этого, хотя я иногда бываю на мессе. Папа говорил, что для нас все слишком упростилось. „Вы, ребята, считаете, что если собираетесь в плавание и помолитесь в воскресенье утром, то этого будет достаточно, — говорил он мне. — Нет, не достаточно“».

В семь часов обещал зайти Райан Дженнер, чтобы взглянуть на медкарту Майкла О’Кифа. Было как раз семь. Эта мысль заставила Монику поспешить в маленькую ванную комнату, чтобы посмотреть на себя в зеркало. В течение дня она не пользовалась косметикой, кроме блеска для губ и пудры. Но сейчас достала из шкафчика тональный крем и тушь для ресниц.

«Вот и еще один долгий день окончен, — подумала она. — Пора немного поработать над лицом». Она нанесла на лицо тон, потом решила добавить тени для век. Вспомнив замечание Райана о том, что ему нравится, когда у нее распущены волосы, она вынула из волос заколки.

«Это смешно, — сказала она себе. — Он придет смотреть медицинскую карту Майкла О’Кифа и результаты компьютерной томографии и МРТ, а я прихорашиваюсь. Правда, он действительно милый».

Все выходные она с удовольствием вспоминала вечеринку дома у Райана и признавалась себе, что всегда восхищалась им как хирургом, но не могла представить себе, насколько он по-человечески обаятелен. В Джорджтауне она его почти не знала, при ее поступлении он был уже на последнем курсе, и у него всегда был такой серьезный вид.

В двадцать минут восьмого прозвенел дверной звонок.

— Прошу прощения за опоздание, — начал Райан, когда она открыла дверь кабинета.

— В пятницу у тебя дома я начала с таких же слов, — перебила его Моника. — Входи. Все материалы уже готовы. Я помню, ты говорил, что потом тебе надо торопиться в театр.

Она заранее разложила на столе в приемной папки с историей болезни Майкла О’Кифа. На их месте обычно лежали детские книги, которые она теперь сложила в углу. Дженнер бросил на них взгляд.

— В детстве моим любимым автором был Доктор Сьюз,[6] — сказал он. — А у тебя?

— Мне он очень нравился, — согласилась Моника. — По-другому и быть не могло.

Дженнер сел за стол и протянул руку за папкой, а Моника устроилась на стуле напротив него, глядя, как он достает из кармана очки.