Тень убийства

Сэр Джон разволновался, глубоко задышал, сдержал дыхание, как бы окутанный каким-то кошмарным туманом. Седой, равнодушный, нетерпеливо дернул головой.

— Не будьте идиотом, Толбот, — бросил он, выдавив привычную ледяную улыбку. — Что ж, продолжайте болтать свою чепуху. Вам известно, «честный коп», что вы меня взяли.

— Значит, вы не отрицаете?…

— Зачем отрицать, черт возьми? — сухо сказал сэр Джон. — У вас же есть доказательства, которые я, разумеется, признаю. Только знайте, — поднял он ледяные глаза, — мне на это плевать.

Я попробовал сесть, стараясь разобраться в деталях. Перед глазами отчетливо встала комната. Горели все газовые лампы. Рядом со мной стоял Толбот, выглядевший довольно устало. За креслом сэра Джона торчал полицейский в штатском, держа за плечо Тедди, сгорбившегося у стены, закрывшего рукой глаза. На оттоманке слева от двери, которую я смутно разглядел при входе, сидела неясная фигура, и при виде ее я прозрел окончательно. Это был Низам аль-Мульк. Страшно бледный, взъерошенный, обросший щетиной, с болезненным лицом, утратившим всю веселость, с пылавшим ненавистью взглядом, он крепко держался за оттоманку, стараясь унять дрожь.

Из— за дверных портьер шагнул Банколен, хладнокровный, бесстрастный, глядя на сэра Джона как на диковинное насекомое. Сэр Джон резко вспыхнул. Царило молчание…

— Хотите… сделать заявление? — спросил Толбот.

Последняя формальность нагнала на меня неудержимую дрожь.

Сэр Джон, высокий, худой, поднялся, заслонив широкими сгорбленными плечами голубовато-желтый свет газовых ламп. Он казался теперь хрупким, слабым, только на тонком лице сохранялось решительное выражение. Он хмуро смотрел прямо перед собой.

— Я дам письменное признание, — сказал он, — если вы сейчас отведете меня в номер. Надо все разъяснить…

Он умолк и вдруг бросил взгляд на Банколена. С обычным высокомерием и хладнокровием, но с помрачневшим взглядом сухо заявил:

— Видно, вы выиграли пари.

— Пожалуй, — равнодушно подтвердил детектив.

— Я пришлю вам чек, — хрипло бросил сэр Джон. — Друзья! — со звоном встряхнул он наручниками. — Друзья! Помоги нам Бог!

Банколен наклонил голову. Я не имел понятия, что кроется под его сатанинской маской с насмешливо приподнятой бровью, выражавшей лишь жестокую любезность. Казалось, он с трудом удерживается от улыбки. Сэр Джон по-прежнему не шевелился. Бросил удивленный взгляд на наручники, точно не понимал, что это такое…

— По-моему, Толбот, можно их снять, — заметил он. — Я больше сопротивляться не стану…

Инспектор поспешно шагнул вперед, снял наручники. Тогда сэр Джон, как бы не в силах сдержаться, терзая себя, обратился к Банколену:

— Вы… давно знали, да?

— Да, догадывался. Кин…

— Мой сын, — договорил сэр Джон.

Наступило молчание. Волнение сэра Джона выдавало только учащенное дыхание, но он мог сорваться в любую минуту, сжимая кулаки, громоздясь, как башня, в необычной обстановке чердака. Бросил взгляд на оттоманку, на миг содрогнулся всем телом: я видел его сотрясавшуюся от ненависти тень. Аль-Мульк вскрикнул.

— Свинья! — прокричал сэр Джон. — Это был мой сын!

Страшный голос гулко прозвучал в пустоте.

— Тише, сэр, — сказал Толбот, схватив его за руку, — успокойтесь!…

Сэр Джон на мгновение замер, потом медленно оглянулся, голос зазвучал негромко, но нервно и звучно.

— Наденьте снова наручники, Толбот, — приказал он, протянув дрожавшие руки. — Наденьте, старина… Хорошо. Хорошо. Спасибо. А теперь… — Он нахмурился, чуть успокоился, вперил в газовые лампы невидящий взгляд. — Знаете… — нерешительно начал он, — понимаете… я очень любил своего мальчика. Кроме него… у меня ничего не было, я гордился… и думал… он умер достойной смертью… Думал, — повторил сэр Джон, — он умер… как джентльмен. И ошибался. Не мог себе даже представить, что какая-то свинья… заставила его покончить с собой… из-за того, в чем он не был виновен. Узнав об этом… — Он взял себя в руки, тяжело перевел дыхание, крепче стиснул зубы и попросил: — Будьте добры отвести меня вниз, Толбот.

Толбот двинулся к двери, откуда появился очередной полисмен в штатском, взяв сэра Джона под руку. Потом инспектор кивнул второму полицейскому, и тот повел к выходу Тедди. Все происходило без слов, без единого звука, кроме тихого звона наручников и сдавленного плача Тедди.