Тень в зеркале

– Нам поступил сигнал, что в этом поезде перевозят кое-что… опасное… Вспомните Сипягина, Плеве, великого князя Сергея Александровича и, конечно, Петра Аркадьевича Столыпина, почти свежий случай…

– Вы говорите о… – жандарм замолчал, осознав, о чем именно идет речь.

А Дмитрий до крови закусил губу, но даже не почувствовал боли.

Выходит, чутье не подвело. Охота идет именно на него.

Им донесли? Значит, его предали! Среди тех, кто окружает Рагима, находится доносчик. Выходит, все их замыслы обречены на провал.

– Я говорю о том, что в это неспокойное время нам, стоящим на страже интересов отечества, как никогда нужно быть бдительными, – вкрадчиво проговорил советник. – А тот, кто не проявляет бдительности из-за недостаточного прилежания или глупости, является врагом отечества.

– Не погубите, ваше высокоблагородие! – видимо, жандарм и сам понимал свою провинность хотя бы в одном из названных грехов.

– Тише, говорю же, тише! – укорил советник. – Право же, от вас больше вреда, чем пользы. Ваша задача – беспрекословно мне повиноваться и задержать преступника, как только мы его обнаружим. Понятно?

– Понятно, ваше вы…

– Тогда идемте, – оборвал советник.

Они ушли, а Дмитрий, подождав, когда его враги окажутся далеко, торопливо вышел из салона и оказался в тамбуре.

Там он сел и прижался спиной к подрагивающей на стыке рельсов стене поезда, понимая, что пропал. Что делать? Бежать? Выпрыгнуть из окна? Но поезд несется слишком стремительно. Нет, этот вариант следует оставить на самый крайний случай, если уж другого выхода не будет: или сдаться, или умереть. Дмитрий искренне надеялся, что до этого не дойдет. К тому же, если он умрет, то поручение окажется невыполненным. Это будет означать, что отец прав – он действительно разнеженный маменькин сынок, неспособный на решительные действия… Никуда негодный.

Нет, должен быть другой выход. Непременно должен быть…

Дмитрий представил, как он прячет свой опасный саквояж прямо под носом надворного советника, а потом вступает с тем в словесный поединок, где обнаруживает такую невероятную гибкость ума, что все случайные свидетели сцены, среди которых оказывается и дочь миллионщика Лиза, приходят в восторг. А потом… потом будет поединок, когда на Дмитрия бросится огромный жандарм. Конечно, Дмитрий по сравнению с ним, как Давид по сравнению с великаном Голиафом, но, как и еврейский пастушок-Давид, он проявит ловкость, отвагу и непременно победит. А потом поклонится миллионщиковой дочке и скажет: «Простите, мадмуазель, что вам пришлось стать свидетельницей столь низкого зрелища. Примите мое почтение и заверения в нижайшей преданности. В настоящий момент я буду вынужден удалиться, хотя мое сердце повелевает обратное, но суровый долг зовет меня встать на защиту всех обиженных и угнетенных. Знайте же, что я обязательно найду вас…» Она прижмет руки к груди, находясь на грани обморока, а он гордо покинет поле битвы, неся в руках злосчастный саквояж, и двинется навстречу подвигам…

…Злосчастный саквояж! Ведь его могут обнаружить в любой момент!

От этой мысли Дмитрий подпрыгнул.

Нет, он точно пропал. Легко одержать победу над врагом в воображении, но что делать, если в реальности враг и опытнее, и сильнее… Куда же спрятать саквояж? Выбросить из окна? Провалить миссию?

Да, это окажется спасением, но после этого друзья отвернутся от него… Или они поймут? Какая польза, если его схватят и поволокут в сырые застенки Петропавловской крепости? Только оставаясь на свободе, он может принести пользу…

И что же делать?

Дмитрий сидел прямо на полу, обняв руками колени, и чувствовал, как его тело бьет крупная дрожь.

В таком положении его и застала дочь сибирского миллионщика Елизавета Петровна Ваганова.

Глава 3 Финишная прямая

– Не зайдешь навестить? – спросил Виктор Павлович.

В этот день Дима честно отсидел все пары. Собственно, он и пришел в универ потому, что не мог находиться дома один. А еще ужасно не высыпался, каждую ночь видя во сне Лизу.

От приглашения Лериного отца он не ждал ничего хорошего, однако с удовольствием согласился – все лучше, чем возвращаться к себе или шляться по улицам.

Темный подъезд встретил его запахом кошек и гулким эхом на лестнице.

Виктор Павлович открыл сразу, словно ждал гостя у двери, и отъехал, освобождая проход.

Дима разулся и прошел в знакомую комнату, вспоминая, как впервые попал сюда с Лизой на Лерин день рождения и, признаться, даже обрадовался скромности и скудности обстановки, – до этого ему казалось, что Лера живет в каком-то роскошном дворце.

– Садись, – Виктор Павлович махнул рукой в сторону дивана.

Дима сел. По виду хозяина он понимал, что произошло что-то важное. Виктор Павлович, всегда спокойный и собранный, нервничал – едва заметно, но все же.

– Мы опять провалили дело, – заметил он после короткой паузы.

Спорить с этим было невозможно, и Дмитрий только кивнул.

– И я подумал, – продолжал Лерин отец, – что это знак. Мы не справляемся с ситуацией, а значит, должны отступить. Месть – глупое дело. Извини, я был не прав.

– Что? – Дима опешил. – Вы это о чем?