Тень ветра

Масрур снова поклонился, помрачнел, бросил на Саймона еще один угрюмый взгляд и вышел вон. А Саймон, потягивая шербет, стал размышлять о влиянии прогресса на традиции, обычаи и средневековые нравы. Вот хотя бы этот Салих аль-Ямани… Он надзирал за гаремом эмира и девушками-плясуньями, а значит, считался главным евнухом. Именно считался, однако евнухом, разумеется, не был. Была у него супруга, и не одна, и даже не только супруги, но и любовницы, так что Салих мог постоянно обогащаться новым опытом, передавая его одалискам эмира. Конечно, в теории; при исполнении служебных обязанностей он глотал импотекс, крохотный синий шарик с белой полоской, и вырубался на сутки. Это средство, запатентованное “Секси Мэдисин” полтора столетия назад, пользовалось колоссальным спросом в Мусульманских Мирах.

Эмир поднялся, взмахнув широкими рукавами джуббы. Саймон тоже встал.

— До вечера, Ришад, прогуляйся в моих садах. Они, конечно, скромнее садов Аллаха, но и в них можно встретить гурию. Особенно там, у Большой Купальни. — Абдаллах величественно повел рукой и направился к дверям меж витых, украшенных мозаикой колонн.

Оставшись в одиночестве, Саймон пару минут размышлял, чем бы заняться, потом решил последовать хозяйскому совету. Он вышел в сад и пустился в странствия по узким дорожкам, то выложенным звездчатыми изразцами, то засыпанным песком, то сиявшим мраморной белизной или алым заревом родонита. Над ним шумели пальмы, свежий морской ветер разносил аромат цветущих кустов жасмина, а за стеною зелени вздымались купола и минареты сказочного дворца. У самой высокой башни повисло облако, и Саймону почудилось, что из-за него вот-вот покажутся двое влюбленных на ковре-самолете или сам Аладдин, оседлавший косматого грозного джинна.

Однако джинны над Басрой не летали, зато в зарослях жасмина и роз обнаружилось круглое обширное строение, увитое плющом, к которому примыкал весьма внушительный бассейн. Тут царила суматоха: вереницы девушек несли кувшинчики и кувшины, чаши и блюда, подносы с чем-то ярким и ароматным, цветочные гирлянды и такое количество полотенец, будто им предстояло купать слона. Саймон узнал Нази, Айшу, Камару и Хаджар. Вероятно, остальные девушки-плясуньи были где-то неподалеку и готовились усладить его танцами.

У дорожки, по которой двигалась яркая шумная процессия, застыл десяток эмировых стражей в блестящих шлемах и с саблями наголо, но пояса их оттягивали вполне современного вида разрядники. Перед шеренгой воинов, в сиянии одежд и орденов, прогуливался Масрур, бросавший на девушек волчьи взгляды. Левая бровь его была приподнята, правая — опущена, а усы казались наконечниками двух пик.

Демонический мужчина, подумал Саймон, подошел к нему и, кивнув на круглое строение, спросил:

— Это и есть Большая Купальня? С девушками и почетным караулом у дверей? А салют тоже ожидается?

Масрур отвел жадный взор от Айши и Нази, уставился на гостя, поиграл эфесом сабли и нехотя процедил:

— Салют хочешь? Будет тебе салют! Из всех стволов, пониже поясницы!

Он явно чувствовал в Саймоне соперника.

Оба они были молоды, сильны и пользовались благосклонностью у женщин; и ремесло у них было фактически одинаковым — охранять и защищать. Чья же вина, что Ричард Саймон преуспел в этом занятии гораздо более красавца Масрура? Ведь сказано в суре третьей:

Аллаху принадлежит то, что в небесах, и то, что на земле. Значит, и судьбы людские!

Подумав об этом, Саймон усмехнулся. Взгляд его скользнул по орденам на груди Масрура, по сабле, изукрашенной брильянтами, и был он столь красноречив, что у племянника Абдаллаха гневно встопорщились усы.

— Не надо салюта, — сказал Саймон. — И не поминай то, что у меня ниже поясницы. Но если хочешь, можешь заглянуть в купальню и насладиться танцами, а заодно потереть мне спину.

* * *

Фигурка у Нази была восхитительной: хрупкие плечи, тонкий стан, изящные запястья и лодыжки, но груди полные и тяжелые, как виноградные гроздья. Вероятно, ее обучали искусству любви; невзирая на молодость и невинный вид, она могла дать сто очков вперед любой из девушек Саймона — кроме, быть может, многоопытной Долорес Чинта. Обстановка тоже способствовала всяким играм и развлечениям: в спальне царил таинственный полумрак, постель была мягче лебяжьего пуха, в парках, окружавших дворец, заливался соловьиный хор, а в широкие арочные окна заглядывал любопытный Арафат, местная луна, золотистая и блестящая, как кожа Нази.