Тень ветра

Эта девушка, как все прочие плясуньи и танцовщицы, могла одарить благосклонностью эмировых гостей или оставить их поститься — до той поры, пока не прибудут они в сад Аллаха, где, как известно, тоже встречаются гурии. Выбор из этих двух вариантов зависел от Нази, хотя ее господин мог намекнуть насчет кого-то из гостей — но лишь намекнуть, а не приневолить. У арабов женщин уважали гораздо больше, чем на Уль-Исламе и даже в цивилизованной и вполне благополучной Сельджукии. Так что Нази была сейчас с Ричардом Саймоном по собственной воле, и в ласках ее не чувствовалось принуждения. Совсем наоборот! Они согревали Саймона гораздо лучше, чем теплые воды купальни и ароматные притирания, и он ощущал, как покидает его холод, бессильный перед нежностью Нази. Соловьиные трели еще не смолкли, еще не добрался до зенита Арафат, а Саймон уже позабыл о бану сулайм и бану килаб, об утонувшем верблюде, оскверненном источнике и взорванной бомбе. Ему было тепло — пожалуй, даже жарко.

В промежутке между переменой блюд, ласково поглаживая плечико Нази, он поинтересовался:

— Другие девушки, что танцуют перед эмиром, так же искусны, как ты? И так же нежны? Эмир сказал, что они обидятся, если я буду к ним невнимателен… Но будь моя воля, я бы провел все эти ночи с тобой.

Нази фыркнула. Ее ладошка блуждала по мускулистой груди Саймона. Он видел, как блестят в полутьме ее глаза.

— Все обучены, все искусны и все нежны, — шепнула она ему в самое ухо, — но я — лучше всех!

— Почему, моя голубка?

— Потому, что я здесь, с тобой. Лучшая женщина — та, до которой можно дотянуться руками.

И она куснула Саймона за мочку, а потом принялась его щекотать, повизгивая и давясь смехом. Он поймал ее ладошки и прижал к себе — где-то в области паха.

— Этому тебя тоже обучали, малышка?

— Ну-у, — протянула Нази, — и этому, и всему остальному… Я была очень способной ученицей!

Она попыталась вырваться и доказать это на деле, но Саймон держал крепко.

— Чему же учили еще? Танцам, языкам? Обычаям, истории? Искусству одеваться? Искусству соблазнения мужчин?

— Да, да, да! — Девушка извернулась, и ее теплые губы приникли к шее Саймона.

— И были экзамены? — спросил он, целуя прядь душистых волос.

— А разве сейчас — не экзамен? — Нази подтянула коленки и села ему на живот. Потом наклонилась и стала покачиваться из стороны в сторону, так что напряженные соски скользили по губам Саймона. — Ну, какую ты поставишь мне отметку?

— За танцы — высший балл, — отозвался Саймон, пытаясь поймать ртом спелую вишенку. — А вот что касается истории…

— Ты хочешь заняться со мной историей? — Нази выгнула тонкий стан и расхохоталась. — Историей! Надо же! В постели!

— Почему бы и нет? Всем остальным мы уже позанимались…

— И еще займемся! — Она с игривостью стиснула Саймона бедрами — раз, другой. Стерпеть такое было трудно, но он держался. Он надеялся выяснить некий факт, но подбираться к нужному вопросу полагалось не спеша — так, как кот подбирается к мышке.

— Знаешь, в истории — в той истории, где говорится о людях, есть много поучительного. И много забавного! Вот, например — твои глаза темны, как аравийская ночь, а мои похожи на дневное небо… Почему? Кто знает?

— Я! Я знаю! — Нази подпрыгнула в полном восторге. — Потому что ты — рыжий колумбийский сакс, а я — дочь благородного арабского племени! Что, съел? — И она принялась колыхать ягодицами — да в таком темпе, что Саймона прошиб пот.

Сглотнув, он пробормотал:

— Во-первых, я не рыжий и не колумбийский сакс, потому что родился на Тайяхате и там родились двенадцать колен моих предков. А во-вторых, у вашего пресветлого эмира, сына арабского племени, зрачки точь-в-точь как у меня… А это значит, что ты — невежественная девчонка! В истории, само собой… Все остальное ты делаешь отлично.

— Я — невежественная?! — оскорбилась Нази и, склонившись над Саймоном, укусила его за нижнюю губу. — Если хочешь знать, я помню всю родословную эмира! Все титулы, звания и почетные прозвища! Лакаб, кунья, алам, насаб и нисба![25] Начиная с Эпохи Исхода! Вот так! Знай же, рыжий сакс с Тайяхата, что первым был Дидбан ад-Дивана Абу-л-Касим Сирадж ибн-Мусафар ат-Навфали, но он умер еще на Старой Земле. А вот его сын, Азиз ад-Дин Касим ибн-Сирадж…

— Погоди, — сказал Саймон, — не надо оглашать весь список. Пусть я рыжий тайяхатский сакс, но даже мне известно, что все предки эмира были светлоглазыми. А почему?

— Потому, — молвила Нази, лаская острым язычком его шею, — что эмиры наши происходят от самого пророка. А у пророка глаза были синими. Такими наградил его Аллах, чтобы он отличался от всех прочих арабов.

На сей счет у Саймона были большие сомнения, но выдержка его истощилась, и они с Нази перешли от истории к танцам. Или, если угодно, от теоретической генетики к практической. И занимались ею до утра.

* * *