Тень за правым плечом

Есть такой сорт людей, которые, едва освоившись в любой ситуации, немедленно начинают изображать из себя начальника штаба. В немецком языке для этого есть специальное слово, склеенное, по местному обычаю, из нескольких маленьких — и означает оно козла, которого специально поселяют в овечьем стаде, чтобы им, стадом, было легче управлять: достаточно убедить их пряморогого предводителя. Собственно, для одной отдельной, вдумчивой и слегка непохожей на других овечки нет ничего проще, чем переложить все свои обязанности на дурно пахнущего вожака: остается только внимательно приглядывать за тем, куда он в этот раз ведет стадо — пока речь идет лишь об альпийских лугах со свежей травкой, можно не тревожиться, но когда вдали появится странное приземистое здание, от которого исходит слабый, но недвусмысленный железистый запах, — тут уж надо будет покуситься на авторитеты.

Шленский настолько уверенно чувствовал себя в развалинах монастыря, что я даже подумала, не подсматривал ли он за нами ночью или не бродил ли тут раньше, но, кажется, все-таки нет: сперва мы оглядели полуразвалившуюся церковь (вся она была изнутри облеплена уже покинутыми птичьими гнездами), потом колокольню. Наверх не полезли: лестница была разрушена, а приставной нигде не было видно. Потом его взгляд упал на часовню, к которой я пыталась мысленно его направить все это время. Обнаружив лаз, уводящий под землю, он извлек из кармана коробку спичек и, спустившись, докуда хватало дневного света, зажег первую из них. Ружье так и висело у него на плече.

— Ого, да тут целый коридор, — воскликнул он, быстро спускаясь по ступенькам. — Подождите меня, не ходите.

Зажигая спичку за спичкой, он удалился довольно далеко — так, что нам видны были только дальние тени, то появлявшиеся, то опадавшие. Похоже, я его недооценивала: я ожидала, что, завидев первый же скелет, он выскочит с воплем, но просчиталась — он вернулся минут через пять, совершенно хладнокровно сообщив, что место это служило монахам кладбищем, что там полно, как он выразился, мертвяков, но никаких следов доктора нет.

— А давайте спросим лисенка, — предложил вдруг Рундальцов. Во все время наших блужданий по развалинам лис следовал за нами, как собачонка, периодически легонько подвывая. Сейчас он сидел поодаль и смотрел на нас, слегка наклонив голову, как бы пытаясь разобрать, о чем идет речь. Лев Львович, мягко ступая, подошел к нему и присел рядом на корточки. «Ну, показывай, где хозяин». Лис посмотрел ему в лицо и чихнул. «Веди нас к хозяину». Шленский поинтересовался, долго ли еще Лев Львович собирается изображать из себя укротителя диких зверей. Тот встал, шумно хрустнув коленями, но лис как будто сообразил, что от него требуется, и потрусил обратно к до-мам. Тем временем там установилась атмосфера как в первом акте итальянской оперы: на нашем крыльце в картинной позе стояла успевшая переодеться Мамарина; из двери докторовой избы выглядывала Клавдия. Выяснилось, что Маша продолжает лежать без чувств, но Клавдия от нее не отходит и вообще бдит; я хотела было спросить, может ли она, если что, принять роды, но посовестилась. Доктор не появлялся.

Между тем лис, не обратив на них никакого внимания, пробежал еще десяток метров, сел и вновь заскулил. «К реке зовет», — проговорил как бы про себя отец Максим, но я его услышала — и, кажется, не только я. Не сговариваясь, мы пошли в сторону обрыва. Добежав до его края, лис, не останавливаясь, стал вприпрыжку спускаться по тропе; мы шли за ним. Лодка с шестом и веслами стояла на месте. Лис сел рядом с нею и завыл в полный голос. Мы собрались рядом.

— Кажется, придется плыть. Кто может управлять лодкой? — поинтересовался Шленский. Рундальцов, как на уроке, поднял руку.

— Хорошо. Лодка у нас четырехместная, так что все поместимся. Проклятье, как заставить его замолчать? — проговорил Шленский, с ненавистью глядя на лиса, который продолжал завывать. Шленский топнул ногой; лис отбежал на несколько шагов и опять завыл. Шленский стал снимать с плеча ружье.

— Стоп-стоп-стоп, — проговорил Рундальцов, становясь между ним и животным, — вот этого я вам точно не позволю. Не говоря уже о том, что нам скажет доктор, если мы все-таки его отыщем. И, кстати, — вы, кажется, настроены пессимистически: куда же мы посадим Петра Генриховича, когда его найдем?

Шленский явно смутился. Мы, конечно, могли изображать надежду на то, что Веласкес найдется целым и невредимым, но уже с момента, как мы спустились к реке, явственно, как призрак на пиру, между нами вставала убежденность, что живым его не отыскать.

— А вы думаете… — начал Шленский, но не договорил.

— Ну, например, пошел на рыбалку вдоль берега, — проговорил Рундальцов с ненатуральной бодростью. — Но в любом случае место для него нужно оставить. Может быть, вы, Серафима Ильинична?..