Тень за правым плечом

Завидев мертвое тело (Рундальцов отнес доктора в наш домик, чтобы успеть подготовить Машу) и услыхав короткий рассказ мужчин, Мамарина, вероятно, сперва собиралась упасть в обморок, но, поразмыслив, решила повременить. Шленский сбегал в соседнюю избу и, вернувшись, сообщил, что больная находится в том же состоянии, Клавдия состоит при ней неотлучно, но, по крайней мере, роды еще не начались. Мы собрались вокруг стола, как заговорщики, причем, что любопытно, кормилица, до тех пор гулявшая в статистах и вообще полунемая, вдруг вдвинулась в наш круг на общих правах (Прасковья! ее звали Прасковья! имя совершенно лишнее для дальнейшего рассказа, но невозможность его вспомнить язвила меня несколько последних дней): как будто вся субординация рухнула вместе с привычным укладом. Вслух говоря, нам ничего непосредственно не угрожало, если не полагать всерьез, что бедный доктор стал жертвой внезапной хвори или третьих сил. Запасы, которые мы, впрочем, пока не удосужились осмотреть, наверняка были весьма значительны, погода стояла превосходная, все мы, кроме Маши, были вполне здоровы, причем я, в качестве последнего презента от нашего бедного хозяина, медленно остывающего в красном углу, избавилась от своих головных болей. Но при этом мы все, не сговариваясь, хотели как можно скорее отсюда убраться, заодно передоверив кому-нибудь заботу о мертвом теле.

По всему выходило, что вариант, впопыхах предложенный Шленским, был не только самым правильным, но, по сути, и единственным: установить дежурство внизу у причала с тем, чтобы остановить первый же идущий к Вологде пароход и договориться с капитаном. Мамарина, правда, предложила, на случай если первой появится лодка, отправить ее в Тотьму, а то и в Вологду с запиской к местному начальству, содержащей просьбу о немедленной спасательной экспедиции. Мне это сразу напомнило манию отца нашего спутника рассылать послания в запечатанных бутылках, но я сдержалась, тем более что вреда от этого точно быть не могло. Вероятно повинуясь той же ассоциативной цепочке (благоразумно им скрытой), Шленский неожиданно вызвался проведать отца Максима: странная заботливость, учитывая, что они друг друга терпеть не могли. Мы не стали его останавливать. Через несколько минут раздались подряд два выстрела и неразборчивые крики. «Боже, он убил его», — воскликнула Мамарина, прижимая руки к щекам. Мы высыпали на улицу.

Оба участника не только были живы, но и не пострадали: Шленский с двустволкой в руках возвышался над обрывом, что твой Натти Бумпо, отец Максим с неожиданной прытью взбирался вверх по тропе, а вниз по течению стремительно удалялась лодка с бешено работающим веслами гребцом. Оказалось, что отец Максим, уставший бесплодно вглядываться вдаль, присел на нос докторовой лодки и глубоко задумался. Из оцепенения вывел его только легкий ритмичный звук, вмешавшийся в привычное уже журчание воды, и птичьи крики. Источником его была медленно плывущая вдоль нашего берега плоскодонка с местным рыбаком, вероятно проверявшим сети или переметы. Отец Максим вскочил и бросился к воде, размахивая руками, чтобы привлечь его внимание, но явно перестарался, поскольку рыбак, вскрикнув, стал стремительно выгребать на середину реки. «Он принял меня за черного монаха», — сокрушенно сообщил священник, и Шленский неожиданно хихикнул. Мамарина потребовала объяснений.