Тень за правым плечом

Рассказывала она, хотя и без интимных подробностей, о ближайших друзьях дома. В частности, об отце Максиме сообщила, что вместе со всем выстроенным по алфавиту семейством проживает его престарелый отец, отставной профессор-филолог, автор учебника старославянской грамматики, по которому училось уже второе поколение студентов. Как известно, над лицами такого рода тяготеет особенное проклятие: ответ мироздания на многоголосый ропот их учеников, хотя бы и заочных. Профессор этот, Монахов-старший, несколько лет назад, еще занимая кафедру в Воронежском кадетском корпусе, оказался в центре громкой истории: в одном из местных монастырей он обнаружил древнюю пергаментную рукопись с поэмой, которая по художественному и историческому значению должна была если и не затмить «Слово о полку Игореве», то как минимум сравняться с ним. Выменяв у практичного настоятеля драгоценный (хотя и совершенно невзрачный с виду) манускрипт на украшенный яхонтами и сапфирами оклад для монастырской святыни, иконы Александра Невского, профессор, торжествуя, возвратился к себе домой. Любопытно, кстати, что монастырь этот был пещерным, то есть основные его помещения (не считая домов для приезжих и хозяйственных служб) располагались под землей, в гигантских катакомбах, вырытых монахами: между прочим, так объяснялось и происхождение рукописи — якобы завернутая в тряпицу и несколько слоев бычачьей кожи, она сохранялась в подземной полости и была обнаружена при земляных работах.

Воодушевленный профессор работал над ее расшифровкой несколько месяцев и наконец представил результаты своих трудов ученому сообществу: сперва он сделал доклад на заседании собственной кафедры, следом напечатал статью в местных «Филологических записках» и отправил краткий отчет о находке с приложением копии нескольких лис-тов рукописи в редакцию «Журнала Министерства народного просвещения». На следующий год новость о появлении нового памятника, озаглавленного первооткрывателем «Княжий суд» (изначально рукопись не имела названия), прогремела по всему ученому славянскому миру. Тогда же, впрочем, нашлись и скептики, утверждавшие, что древнерусскому автору (на роль которого старик Монахов прочил «премудрого книжника» Тимофея из Галича) неоткуда было знать такие-то и такие-то речевые обороты, появившиеся лишь двумя веками позже. Монахов сносил эти нападки с полным стоицизмом, объясняя их обычной завистью, столь распространенной среди ученых определенных специальностей, и твердо помня, что появление «Слова о полку» сопровождалось ровно такими же сомнениями. Слегка его смущало лишь то, что настоятель пещерного монастыря настрого запретил ему упоминать о совершившейся негоции, якобы опасаясь наказания от Синода за слишком вольное отношение к монастырской собственности, — поэтому и в докладе, и в статье о происхождении рукописи говорилось уклончиво: она-де была извлечена из подземного тайника при некоторых не подлежащих оглашению обстоятельствах.

Годом позже в том же «Журнале Министерства народного просвещения» вышла статья прославленного Ф. Ф. Фортунатова, где он совершенно недвусмысленно, с десятками непобедимых аргументов, утверждал, что «Княжий суд» есть весьма искусная, но безусловная подделка, причем, вероятно, изготовленная совсем недавно, с привлечением новейших археографических данных. Монахов-старший, едва разрезав листы свежего номера журнала и осознав масштабы случившейся катастрофы, отправился к настоятелю, который, казалось, был потрясен не меньше его, так что профессор, от природы человек желчный, насмешливый и скептический, полностью поверил в его невиновность. Произошел ужасающий скандал. Директор корпуса вызвал Монахова к себе и, глядя на него тем легендарным немигающим взглядом из-под густых бровей, от которого, случалось, падали в обморок не только воспитанники, но и офицеры низших чинов, в недвусмысленной форме потребовал печатного покаяния. Монахов, как человек штатский и гипнозу поддающийся с трудом, отвечал какой-то дерзостью, так что был немедленно, с оскорбительно поспешной торопливостью, отправлен в отставку.