Тень за правым плечом

— Господа, приятнейшая неожиданность! — воскликнул он, протягивая навстречу руки, как будто ожидал, что кто-нибудь бросится ему в объятия. — Изволите совершать речной променад-с?

Он продолжал паясничать, поглядывая краем глаза на своего жидкобородого спутника, но глаза его оставались холодными: кажется, он что-то быстро прикидывал в уме. Мамарина, увидев его, на секунду оцепенела, но, справившись с собой, поздоровалась весьма холодно; Рундальцов же, напротив, скорее обрадовался, по крайней мере внешне. Шленский познакомил нас со своим спутником, который, вопреки демонстративно купеческой внешности, оказался не одним из братьев-купцов Варакиных, а их компаньоном, причем шотландцем по происхождению. Много лет назад приехав в Россию, он не только русифицировал свое имя, сделавшись Архипом Архиповичем, но и мимикрировал сам, причем до такой степени, что перещеголял в колоритности других совладельцев: те одевались в европейские костюмы, брили бороды и любили французскую кухню, тогда как бывший Арчибальд Мак-Грегор всем прочим блюдам предпочитал редьку с квасом, а в ответ на предложение посетить кафешантан сплевывал через левое плечо и крестился двумя перстами. Какие дела связывали богатого промышленника с учителем Шленским, из дальнейшего разговора так и осталось неясным, но наша маленькая проблема была решена мгновенно: тот не только распорядился, чтобы капитан выпустил нас в нужном месте, но и велел, если возникнут проблемы с встречающими, доставить нас на бе-рег на пароходной спасательной шлюпке, которую почему-то называл тузиком.

Это удачное стечение обстоятельств было омрачено тем, что Шленский настойчиво напросился сопровождать нас в нашей экспедиции, ссылаясь на чрезвычайный интерес к личности доктора (с которым он не был знаком) и желание получить у него консультацию, — и при этом демонстративно и очень ненатурально хватался за сердце. Сперва мне показалось, что назойливость эта была вызвана амурным интересом к Мамариной, может быть, в надежде, что на лоне природы она окажется податливее, но, наблюдая, как та тихо свирепела, покуда он разглагольствовал, я переменила мнение: даже самый прекраснодушный Ромео сообразил бы, что дело его гиблое. Ситуация же сложилась так, что категорически отказать ему было никак нельзя — после хоть и непрямой, но все-таки достаточно очевидной протекции. Характерно, что он, судя по всему, не только заранее был уверен в успехе, но и с самого начала оказался на пароходе, зная о наших планах и единственно с целью к нам присоединиться — не настолько он был подвержен мгновенным порывам, чтобы вдруг изменить цель своего путешествия, да и в гимназии ему явно пришлось отпрашиваться заранее. Окончательно меня убедил в этом его багаж: когда через пять часов после Тотьмы мы все столпились на палубе, он появился последним с маленьким, обитым по углам жестью чемоданчиком и ружьем в щегольском кожаном футляре — вряд ли он собирался плыть с ним в Великий Устюг или Архангельск.

Пароход, подходя к нужной нам излучине реки, сбавил скорость, отчего однообразный гул сделался тише и сквозь него прорезались другие звуки: плеск воды, легкие скрипы колеса, шум ветра, крики потревоженных нами птиц, голоса пассажиров. Лев Львович стоял, держа дочь на руках (я сунулась было ее перехватить, но он, поблагодарив, отказался); кормилица и Мамарина поддерживали с двух сторон Клавдию, бледную, как лист бумаги, — бедняжка совсем не переносила корабельную качку. Наконец, двигаясь на самом тихом ходу, пароход повернул и передо мной открылось место, десятки раз виденное на картинах доктора, развешанных по всему дому, в том числе и у меня в комнате. Я отчетливо узнавала левый высокий берег с характернейшим абрисом возвышающихся над ним деревьев: одна, самая высокая, высохшая ель доминировала своим рыже-коричневым memento mori над зубцами растущих в ряд более приземистых, но зато живых сестер; постепенно никнущие грани холма, изумрудная мурава, спускающаяся к самой воде, где ее заслонял густо разросшийся рогоз. На правом берегу видны были окруженные оплывшим валом развалины монастыря: еще целая, не покосившаяся даже каменная колокольня, чья первоначальная белизна была почти полностью смыта веками непогоды; четырехглавая зимняя церковь, лишившаяся трех куполов и готовая расстаться с четвертым, обветшалым до такой степени, что держаться он мог только Божьим чудом; полуразвалившиеся палаты для братии и несколько почерневших от времени изб неподалеку, над одной из которых действительно вился дымок, а скорее даже просто виднелось колыхание прозрачного воздуха.