Тень Жар-птицы

Выпускной позади! Пошел я с неохотой, я все вспоминал последний звонок, тогда еще Митька был рядом, даже цветы преподнес Осе лично, где-то достал совершенно мокрые пионы, встряхнул, вручая, и Оса запищала, как девчонка…

Я тогда удивился, я и не подозревал, что он к ней привязался, что она в его жизни начала что-то значить, да и обидно. Оса так со мной обошлась, а мой лучший друг — цветы?!

— Подлизываешься… — сказал я холодно, но Митька не обиделся, тряхнул головой и одним словом оборвал разговор.

— Благодарю…

Я промолчал, конечно, без Антошки не обошлось, она всегда доказывала, что нам с Осой повезло, что она «не тривиальная личность…».

Еще бы, на своей шкуре испытал…

Все изменились, стали независимые. Мы демонстративно курили на лестнице, галантно кланяясь учителям. Мать ругалась, что на мой рост ничего готового купить нельзя, нет костюмов на длину в два метра. Я ее утешил, говоря: «Скажи спасибо, что я парень, а если бы тебе такое платье пришлось для дочки подбирать?» Она засмеялась и решила по выкройке сама мне брюки сшить, а пиджак купить готовый. И как это ни смешно — вышли у нее брюки, хотя никогда раньше не шила. Она вообще у нас способная, за что ни возьмется. И брюки выглядели прилично, а вот покупной пиджак оказал недомерком, хотя она выпустила рукава, как могла, до конца, а внутри подшила другим. И тогда я решил, что не буду пижонить черным костюмом, надел куртку кожаную, дядька мне ее прислал в подарок к окончанию. Она не совсем новая, но настоящая, геологическая я сразу стал солидной личностью. И пошел в ней, как мать ни воевала, без галстука…

А когда оказался в школе, почудилось, что все это уже было. И визжащие девчонки, и неторопливые парни, и столы с бутербродами, и бутылки с лимонадом. Мы хотели собрать на шампанское, но Кирюша убедила отказаться от этой затеи: «У нас, вы же знаете, и так в школе неприятности. Имейте совесть, не надо усугублять…»

У всех почти были цветы в руках. Я даже пожалел, что не взял тюльпаны, которые мать с утра купила. Но пока фотографировались во дворе, она все же пришла, смущенная, растерянная. Она захватила цветы сунула мне без слов, и я обрадовался. Я их Зое Ивановне подарил, мало она со мной мучилась…

Несколько раз я проходил мимо Осы, делая вид, что ее не вижу. Я не обязан с ней здороваться, все — гудбай! Она не отворачивалась, а смотрела, точно чего-то ждала. Неужели она еще думает, что я после всего ней подойду?!

Выглядела она паршиво, все лицо в морщинках, будто подпекли изнутри, она казалась много старше моей матери, хотя раньше я думал, что она лет на десять моложе.

Потом все уселись за столы. Учителя перед нам устроились, им сдвинули четыре стола вместе, и стал они речи произносить.

Эмилия Игнатьевна напомнила, что без математики нет настоящего мужчины, а я мгновенно перенесся прошлое. В пятом классе наш Дед Мороз в юбке ставила мне ежедневно двойку, не спрашивая, за опоздания, а я назло приходил после звонка все позже и позже. Тогда она усовершенствовала методику. Двойки ставила, а потом оставляла после уроков на то количество минут, что я пропускал. И сама со мной сидела, читала журналы и туманно поглядывала вокруг… Больше всего меня злило, что математикой она со мной не занималась, только сидела как надзиратель, и я принес сероводород, слегка его смочив… Запах был «ангельский»! Первую минуту она потянула носом, но промолчала, вторую — посмотрела на меня с любопытством, а на третьей — вышла из класса, заперев дверь. Так я и сидел один, вдыхая этот «аромат»…

Хорошая она старуха, хоть и вредная, но все ее троечники, говорят, потом в институте получают четверки и пятерки. Она с нас семь шкур спускала…

Кира Викторовна сказала, что наш класс был самый трудный в ее практике, но интересный.

Потом что-то бесцветное, как всегда, понесла Нинон-Махно. Я мгновенно отключаюсь, даже когда пытаюсь вслушаться. Наверное, поэтому мне всегда казалось, что она говорит одно и то же…

Я ждал Осу. Почему-то хотелось на прощание услышать ее тонкий странный голос. Она всегда вроде монотонно говорила, а не оторвешься, даже когда я делал вид, что не слушаю.

Оса встала, вышла вперед, она была такая маленькая, что иначе бы мы ее не увидели за столом, помолчала. Она в начале урока всегда немного молчала, чтобы собраться с мыслями, чтобы мы успокоились.

— Самое страшное в жизни — не встретить понимания, сочувствия в трудную минуту… — начала она, и в зале мгновенно стало тихо. Даже учительницы перестали шептаться, хотя Наталья Георгиевна усмехалась…

— А трудная минута никого не минует. Не надейтесь пройти легко по жизни…

Я никогда раньше не замечал, что она слегка задыхается.

— И я вам желаю научиться не думать только о себе, научиться любить и не быть любимыми…

Она говорила, с трудом подбирая слова.

— Только любящий человек бывает по-настоящему горестно счастлив, другие проходят всю жизнь пустоцветами, вечно голодными, вечно жаждущими, но и муку ничто не утолит, пока они не испытают боль любви.

Она улыбнулась с вызовом.