Мне трудно передать словами тот кошмар, который последовал за уходом дяди Володи из дома. Почти два месяца мама и ее новоиспеченный муж стойко держали осаду. Их клеймили и поносили все: соседи, сослуживцы, бывшая жена дяди Володи, учителя моей школы, даже мои одноклассники. Хотя, если честно, одноклассники, науськиваемые Иркой, только делали вид, что осуждают мою маму. На самом деле, я точно знала, что у многих в семьях бушуют скандалы почище любого развода. И мои подружки, у которых не было пап, или были, но папы-алкаши, папы-тунеядцы, с удовольствием согласились бы на то, чтобы и их мамы встретили свою любовь, пусть даже в таком пожилом, как нам тогда казалось, возрасте — в сорок лет!
Закончилось все очень просто. Наша семья переехала в другой район. Из престижного центра на самую окраину. Родители уволились с прежней работы и устроились в КБ какого-то заштатного НИИ, а я сменила школу. Но остался с той поры в моей душе какой-то осадок, привкус чего-то крайне неприличного, стыдного, аморального… Я видела, что мои «старички» искренне любят друг друга, радовалась за них, но никогда не забывала злые, покрасневшие от слез и опухшие глаза Ириной мамы, когда она пришла к нам скандалить и обзывала мою маму и своего бывшего мужа самыми погаными словами.
— Виток, прости, — возле меня материализовался Сережа, — Я ж ничего не знал. Муж тоже достал сигарету.
— Чего не знал? — нахохлилась я
— Да совсем ничего. Никакой Настеньки в природе не существует. А даже если и существует, то ко мне точно не имеет никакого отношения.
— Сережа, ты болен? Я сама ее видела. Своими собственными глазами. Так же отчетливо как тебя сейчас, — я пыталась понять, какую игру затеял Толкунов.
— Витолина Витальевна, — обойдя машину, к нам приблизился Колюня, — Похоже, чист наш Тимофеевич. Он нам… мне…, словом, нашему «Твисту» дал две тысячи долларов, чтобы мы разобрались с этой подставой.
— Эх, мужики… Покобелили и в кусты? — я от злости закурила вторую или третью сигарету подряд, — Да вы о девушке подумайте! Я уже про себя не говорю… Не надо играть ни в какие игры. Настя ждет ребенка от Толкунова. Вы же сами мне с Петром Ивановичем звонили, когда я была у Качаловой, — я расстроено посмотрела прямо в глаза Колюне.
— Понимаешь, Витальевна, какое тут дело — Колюня не отвел взгляд своих бездонных черных глаз, — я верю Тимофеевичу, а не какой-то медицинской карточке. Может, эта Настя аферистка и все сама придумала. Это же с ее слов отец записан. Да и в офисе у нас, ты вспомни, она сказала, что все обсудила с Сергеем Тимофеевичем, а он знать ничего не знает.
— Виток, ну ты сама вспомни, сколько раз я не ночевал дома? По пальцем же можно пересчитать за последние годы. И то, только тогда, когда улетал в командировку или аврал на работе разгребал, — Сергей отнял у меня сигарету и выбросил ее далеко в темноту. Огонек, прочертив тонкую оранжевую дугу, исчез в мокрой траве.
— Да? А сколько раз ты задерживался? — продолжала упорствовать я, но в душе уже потихоньку разливалось блаженное тепло и отчаянное желание поверить в то, что мой Сережка говорит правду.
— А сколько раз за вечер я тебе звонил, когда задерживался? — Сергей почувствовал перемену моего настроения и спешил закрепить успех — Как ты себе это представляешь? Я лежу с любовницей и каждые полчаса названиваю законной жене?
— Ну не приснилась же мне эта Настенька, — почти взмолилась я, чувствуя, что уплываю и уже отчаянно верю мужу.
— А вот этим мы с Петром Ивановичем и займемся. Прямо завтра с утра, — Колюня страшно довольный и бледный более обычного решительно направился к машине.
Всю дорогу до Москвы я мирно проспала в объятиях Толкунова на заднем сидении, чувствуя надежное тепло его рук, радуясь его близости, веря, что все мои страхи остались позади и тихо ликуя оттого, что за всеми этими семейными разборками Сережа совершенно забыл о первопричине нашей ссоры — его запрете связываться с семейством Качаловых.
28 сентября (среда, утро)