Тенеграф

– Отчего ты не давал знать, что жив? – сменил он тему. – Саннэ уже тебя оплакала.

– Мы не могли. Когда мы прибывали в светлый мир, то оставляли за собой в тенепространстве отчетливый след. След-приманку, как хотел Он. Король схватил нас, запер в тюрьме, исследовал, а стража его стерегла тенепространства. А мы ждали, как велел нам Он. Пришел вечер криков, стены задрожали. Тогда мы наконец-то смогли сделать то, что надлежало. Заплатить долг. Помочь свергнуть короля.

Чернота вокруг Хольбранвера задрожала, и Арахону показалось, что еще миг – и она его вновь поглотит.

– Погоди! Долг кому? Или все, что произошло, спланировало некое темное существо?

– Миру противны планы, он их безжалостно меняет. Столько возможностей, столько факторов. Порой приходится подбрасывать кубики и надеяться, что хоть некоторые из них упадут удачно, дадут должное предсказание. Тот и бросал: на Патре, в Сериве, в Хольбранвии, даже под Коппендамом, много лет назад. Твоя кость легла лучше прочих.

– Получается… – Арахон вздрогнул, но не из-за ледяного ветра, несшего с моря эхо последних выстрелов. – Пойдем к Иоранде, – сказал он наконец. – Там ты мне все объяснишь.

– Нет. Светлые минуты слишком дорого нам обходятся, мы почти исчерпались. Пора возвращаться в море за тенями. Но сперва – цель. Мы прибыли, чтобы человеческим голосом произнести: долг, услуга, обязательство. Чтобы просить светлое существо, Арахона.

– Саннэ, – догадался фехтовальщик, а ученый согласно кивнул.

– Мы вернемся. Однажды. Когда она станет настолько зрелой, чтобы не плакать над утраченным и радоваться полученному, когда она поймет. До того времени ей нужен новый отец. И мать, которой у нее никогда не было.

Арахон молча кивнул.

– Хорошо. Осталось только это. – Ученый протянул ему руку.

Фехтовальщик подставил ладонь, а тот вложил в нее что-то прохладное.

Пять серебряных монет. Арахон не знал, смеяться ему или плакать. Этот странный жест напомнил ему Хольбранвера куда сильнее, чем лицо существа.

– Между нами все договорено? – спросил ученый.

– Да, друг. Договорено, – ответил фехтовальщик, чувствуя, как перехватывает у него горло.

– Тогда мы прощаемся. Я и тот, которого зовут Всетенью.

Хольбранвер утонул в смолистом пятне, и оно расплылось, превратясь в обычный фрагмент мрака, в котором виднелись лишь замшелые камни.

Фехтовальщик долго стоял, пытаясь осознать то, что только что услышал. Однако с каждой секундой разговор казался ему все более далеким, странным сном.

Наконец Арахон Каранза Мартинез И’Грената И’Барратора пожал плечами, укутался в дырявый плащ и двинулся вниз по улочке.

Он чувствовал себя свободным и счастливым. У него не осталось тени, здоровья, ему пришлось отказаться от своего имени, и он знал, что никогда уже не будет мастером рапиры, а все его богатство составляло пять серебряных реалов. Однако переполняло его пламенное чувство, что он сделал все, что требовалось. Пусть Всетень продолжает сражаться с Эбеновой Госпожой. Пусть тот, другой, Арахон решает тайны темной стороны. Какое ему дело до заговоров, оплетающих оба мира?

И’Барратора был наконец-то свободен.

Разве это не причина, чтобы запеть?

Я так и вижу его, как, немного прихрамывая, он спускается по аллее Кленов. Как, напевая себе под нос, он поправляет свою старую шляпу, вытягивает набитую трубку, раскуривает ее, а потом, дымя из широкого раструба, сходит серебрящейся мокрой брусчаткой к морю и лоснящимся стокам квартала Эскапазар, где ждет его любимая женщина и двое детей.

Я вижу, как он исчезает среди улочек Серивы в светлой лунной ночи.