Тенеграф

– Я обыскал тела. Они были сообразительны, не имели при себе ничего, что могло бы раскрыть, кого они представляют. Никаких родовых перстней, гербов, писем, ничего. Но один… я видел его раньше, был он неплохим рубакой. Узнал я его по татуировке на руке. Работал он какое-то время на разных купцов в портовом квартале. Утром я расспросил о нем в фехтовальной школе, в которую он ходил. Друзья его говорят, что в последнее время он поступил на службу к каким-то богатым работодателям, о которых особо не хотел говорить. Это необычно. Фехтовальщики часто хвастаются богатыми патронами. Это мог быть некто не только богатый, но и очень влиятельный. Я ставлю на одного из шести грандов. Или на эклезиарха.

И’Барратора отбросил огрызок, вытер руки о штаны, вытянул рапиру и вернулся к тренировке.

– Мог ли ты по какой-либо причине перейти дорогу кому-то из грандов? – спросил он между первой и второй атакой.

– Нет, – ответил Хольбранвер. – Вернее, не знаю.

В этом городе друзей у него не было. В большей или меньшей степени ненавидело его все серивское дворянство. С одной стороны, не мог он сказать, отчего бы кому-то из грандов одарять его особенной нелюбовью. С другой, знал, что есть у него талант неосознанного оскорбления посторонних людей. В Сериве, где всякий человек в шляпе с пером и со шпагой на боку обладал гонором истинного владыки, это было легко – такие люди были подобны надувному шару, и легчайший укол вызывал взрыв.

Оставался еще тенеграф.

– Последний раз я говорил лишь с Серхио Родригано… пожалуй, пару недель назад, на балу, – сказал он. – Производил тот впечатление приятного человека.

И’Барратора кружился все быстрее, стряхивая с волос капли пота. Камешки грохотали, разбрасываемые в стороны носками кожаных сапог.

– Что они хотели за Саннэ? Золото? Выкуп? – спросил, замерев на миг в неподвижности.

– Дело в моем тенеграфе, – Хольбранвер дотронулся до припрятанной шкатулки.

– Тенеграфе?

– Картинке. На тенечувствительной пластине. Сделанной при помощи нового искусства, которое я изобрел.

– Чье изображение?

– Властителя.

Хольбранверу показалось, что на миг он увидел на лице И’Барраторы странное выражение. Фехтовальщик сбился с шага, наступив на камень.

Арахон выругался и вернулся на край двора, чтобы начать комбинацию сначала.

– Я предлагаю тебе не расставаться с ним ни на миг. Этот тенеграф при тебе?

Хольбранвер красноречиво похлопал по карману серой куртки.

– Чудесно. Ни ты, ни он не можете попасть в руки похитителей. Останешься здесь. Я попрошу вдову снизу, чтобы она нашла тебе что-нибудь перекусить.

– Так какой у тебя план? – жалобным голосом спросил ученый.

– К полудню надо отправиться ко дворцу. То есть я сам пойду, ты лишь помешаешь. Даже на улице не показывайся и следи за своим тенеграфом, – ответил Арахон, после чего вернулся к тренировке.

Вдали колокола на башнях у Площадей Шести Родов отбили начало светлой поры.

Х

Предыдущий король, Леон ІІ, прозванный Светлым, имел привычку уделять аудиенциям час ежедневно, перед полуднем – сразу после завтрака и утреннего туалета. Обычай этот установил сам Фридерик ІІІ Справедливый, его отец, дед нынешнего властителя. Это он первым отворил врата дворца для обычных серивцев и позволил им представлять свои дела непосредственно перед королевским величеством.

Обитатели города, следует сказать, не стремились этой привилегией пользоваться, что легко понять, если помнить одну из наиболее известных историй о Фридерике ІІІ. Она относилась ко временам его молодости и военных походов против анатозийских султанов.

Итак, остановившись у подножия изрытых оврагами холмов, Фридерик послал двух солдат на разведку. Вернулся лишь один из них. Он не смог сказать, что случилось с его другом, а еще он не обнаружил врага, поэтому Фридерик приказал его казнить. Солдата оттянули в сторону, а король начал завтракать. Однако закончить не успел, так как его прервал королевский палач, который сообщил: пропавший солдат вернулся в лагерь, утверждая, что он отошел от друга и потерялся. Палач хотел знать, должен ли он, несмотря на все случившееся, довести казнь до конца.

Фридерик подумал немного, а потом приказал повесить всю троицу. Первого солдата за то, что бросил друга на территории врага. Второго – за то, что он потерялся и тем самым обрек на смерть своего товарища. А потом еще и палача – за то, что он самовольно остановил казнь.

Именно тогда властитель получил прозвище Справедливый, которому он радовался, словно ребенок, глухой к ноте злости, которая слышалась в голосах грандов, дававших ему прозвище.