Тенеграф

Так колпаки добрались до меня лишь слегка оцарапанными. Я тут же начал действовать — поставил их на стол из гладкого мрамора, положив под них по одной мыши. Один колпак стоял так, дабы неглубокое углубление на столешнице открывало приток воздуха под него. Второй же прилегал совершенно плотно.

Так я лично мог исследовать то, что канальщики и бондари знали уже издавна: что дурной воздух убивает настолько же наверняка, как и гаррота на шее. Под плотным прикрытием мышь через час стала делаться сонной. Через два — впала в короткий приступ паники, после которого она быстро ослабела и подохла. Когда она перестала дышать, я осторожно приподнял колпак, сунул под него нос и глубоко вдохнул — почувствовал вонь мышиного страха и пота. Ну и странную, улетучивающуюся духоту.

Под колпаком, прилегающим к столу неплотно, мышь через несколько часов сделалась несколько сонной. Однако на следующее утро она все еще жила.

Я хотел продвинуть дело дальше, а потому разместил под плотным колпаком двух мышей. Умерли они куда быстрее, чем одна. Это несколько поколебало мои исследования. Если закрытый воздух через какое-то время уплотнялся и портился, отчего бы ему застывать быстрее, если бы пребывали там две мыши? Ведь они размешивали этот воздух куда быстрее, чем один грызун.

Однако поразмыслив, я понял, что это не сам воздух нужен нам для жизни, но некая таинственная сила, vis vitalis, которая кроется в воздухе и может быть из него высосана. Я сразу почувствовал, как скручивается у меня желудок. Ведь мы живем в эпоху городов, разрастающихся до размеров, ранее истории неизвестных. Помню я вид бедных кварталов Бранвии, где в крохотных комнатках, в вечном мраке и вони, со стенами и матрасами, пожранными насекомыми, гнездилось часто и по двадцать человек, главным образом изможденных и больных. Значило ли это, что, достигнув определенного числа людей, живущих на каждой квадратной миле городской застройки, мы станем помирать, словно мухи — от отсутствия жизненной силы в воздухе?

Я знал теперь, что исследования мои могут оказаться чрезвычайно полезными для городских советников, а может, и для самого государя. Уже собирался я заказать больший колпак, в котором можно было бы держать животных, ближе по размерам к человеку, уже я начал планировать поиск по городу какого-нибудь безумца, которого можно было бы под колпаком разместить, когда неожиданная мысль перевела исследования в другое русло.

Я зажег маленькую масляную лампу и поставил ее под колпак. Вторую, ровно такую же, поставил рядом. Та, что под колпаком, горела почти полчаса. Та, что рядом — весь вечер. Повторял я опыт многократно.

И тогда все сплелось в моей голове в чудесное логичное целое.

В воздухе, видите ли, существует некий таинственный элемент, который дает теплую жизненную силу. Этой силой пользуется огонь, быстро ее сжигая. Силой этой пользуются также люди, в легких превращая его в теплоту, которая наполняет их тела и позволяет им жить. Из-за этого мертвые начинают остывать, едва лишь прекращая дышать. Оный элемент может расходоваться, а может переходить в иные состояния. Разве после пития пива не чувствуем ли мы тепла в желудке? Оная витальная сила, высосанная из воздуха, проникала в пивные бочки. Бесконечные слои воздуха над головами приводят к тому, что можем мы бесконечно свободно его потреблять — по крайней мере, мне хочется в это верить. Однако в закрытых лет двести камерах или в глубоких шахтах воздух почти полностью лишен оной силы.

Здесь придется еще изучить немало вещей, но вы ведь уже видите, что благодаря интеллекту и инструментам, которые можно использовать в любом сарае, человек способен исследовать глубочайшие тайны мира. Вот это и есть настоящая наука. А самые чудесные в ней моменты суть те, в которых некие факты, казалось бы не связанные, некие тайны и секреты сила разума сплетает вдруг в единую ткань. В чудесный плед, являющийся идеальным отражением реальности, который мы произвольно можем разъединить на отдельные нити и сплести наново, дабы познать секреты устройства мира.

* * *

Закончив рассказ, Хольбранвер огляделся. И только в этот момент до него дошло, что никто его не слушает. Д’Ларно и маленький Джахейро спали, запрокинув головы. Камина прихлебывал вино, будучи уже крепко на подпитии, Иоранда глядела в окно, а И’Барратора — в пустоту, в некую таинственную, ему одному лишь открывавшуюся картину, распростертую, похоже, где-то между головой Хольбранвера и углом комнаты.

XV

Около полуночи И’Барратора на миг-другой прикрыл глаза. Погрузился в короткий сон вроде тех, которые после пробуждения обостряют зрение, рассылают по всему телу мурашки и наполняют уши тихим писком.