Тенепад

Ева…. Ее теску постигла столь печальная участь. Где-то внутри, может, Джейк и злился на нее. Как давно это было! Так невообразимо давно. Время древних созданий, когда Джейка звали совсем иначе. Он погружался всё глубже и глубже, словно тонущий корабль, и уже не чаял выбраться в ближайшее время, потому что сопротивление такому тяжеловесу, такому неподъемному механизму воспоминаний – чистое безрассудство. Президенты, цари, фараоны… хотя подобным мог похвастаться и Каин, а ведь Джейк древнее, намного древнее, и он видел то, что было раньше – много раньше. Волшебные создания, небывалые пространства, ожившие мифы, и всё четко и ясно, никаких полутонов при всей нереальности и грандиозности спектра. Всё было совсем иначе, но для Джейка ностальгия уже давно потеряла всякий смысл. Он просто наблюдал. Одни, другие, потом третьи…. Когда ты не ограничен во времени, то вроде как перестаешь оборачиваться к прошлому и жалеть об утраченном, а просто смотришь на всё сквозь пальцы.

Джейк никогда не понимал Каина – чего собственно тот дергается по поводу своего бессмертия. Или, возможно, само осознание того, что ты проклят, уже сводит с ума? Каин был первым смертно-рождённым, а в итоге пережил всех своих кровных родственников и обещал пережить весь человеческий род. Бог любит пошутить – это правда. И его поступки иногда не укладываются в голове, но всё же он знает, что делает. Просто его расчет ходов намного дальше, чем способно вообразить сознание. В любом случае с ним лучше не спорить, и никогда и ни при каких обстоятельствах не соревноваться. Это Джейк знал очень хорошо. Но в целом, вся эта ирония бытия – когда легкая, когда назидательная или горькая, приближающаяся к жестокому сарказму – приучила его относиться ко всему так же… абсолютно взаимно. Чего Джейк и желал Каину, да и всякому смертному. Хотя даже в его твердых убеждениях наступил кризис, когда дело коснулось чего-то очень важного для него лично, бережно хранимого и любимого. И, в конце-то концов, ну почему он – древнейшее существо способен испытывать привязанность к одной женщину вечно, и почему этой женщине, чей возраст многим меньше, постоянно нужно чего-то нового и непредсказуемого? Это коробило Джейка. Это причиняло ему боль и не позволяло в данный момент смотреть на мир с присущим ему хладнокровием и безразличием. И, да, он отлично знал, что ведет себя, как мальчишка, как неразумный ребенок, обиженный и уязвлённый, эгоистичный. Но данная ситуация требовала. Она больше никогда не поступит с ним так же после такого. Пусть знает, что и Джейк может чувствовать боль, как и ее дражайшие люди, к которым она так стремится. И вообще, хоть смерть и неминуема, но всегда неожиданна, даже если и ожидаема, так что пора называть всё своими именами.

САД

Светило яркое утреннее солнце, хотя самого диска было не видно, но свет буквально шел отовсюду, так обнадеживающе, по-рассветному. Неужели всё самое страшное позади?

Аккуратно-подстриженная живая изгородь – слишком высокая, чтобы заглянуть за нее – бесконечно тянулась по левую сторону, а справа раскинулся несколько вычурный в своей нарочитой изысканности парк. Подстриженные конусы низкорослых деревьев и кустов, белые скамьи с широкими вазонами по бокам, мостики, лесенки, прудики, заросшие распустившимися кувшинками, скульптуры и даже фонтаны. Легкий туман стелился по земле, наделяя своей таинственной красотой все присутствующие здесь детали, обволакивая и внушая умиротворение. А вдоль дороги росли уже знакомые ивы, склонившиеся в глубоком реверансе. Снова захотелось спасть. Прилечь и никуда не идти, или сесть на удобную скамейку, прикорнув на плече друга, но Олден теперь старался держаться от них на почтительном расстоянии – с него довольно скамеек. Он казался настороженным, а Адель, напротив, почувствовала себя в безопасности. Начало дня – начало всего с чистого листа.

Бесконечная изгородь, конусообразные подстриженные деревья и склонившие головы ивы казались движущейся картинкой, как в старых фильмах, когда нужно было снять героя, едущего в автомобиле, например, а средств для подобного не хватало. И не видно края всему этому тихому великолепию. Подобная монотонность несколько притупляла сознание, но в хорошем смысле – то, что надо после пережитого. Идешь себе в никуда, экзамен окончен, а будет ли следующий – неизвестно. Пусть не кончается эта пауза. Пусть длится вечно.

Дрейфуя в безвременье, оба молчали, но не потому, что тонули в собственных внутренних мирах или в воспоминаниях, просто сознание перешло в режим гибернации, так сказать. Даже для пустой болтовни не хватало ни сил, ни желания. А когда времени прошло более чем достаточно, чтобы немые вопросы о конечности данного предприятия замаячили на горизонте, и даже охватило некоторое параноидальное беспокойство, в живой изгороди немного впереди обозначилась брешь.