Тенета для безголосых птиц

– Покойник, мой дорогой, – трезво заметил Дроздов, – это всегда – навсегда.

– Учитывая, что могила-то братская, остаться здесь навсегда не так уж и печально, – Лада Мальевская оглядела всех, сверкая круглыми эстетскими очками.

– Особенно, если в братской могиле рядом с тобой очень даже симпатичные парни, – засмеялась Варя.

– И тем более, когда рядом с этими симпатичными парнями не менее симпатичные и более доступные… – сделав паузу, я благоговейно выдохнул под общий смех, – бутылки вина…

Я вертел в своих руках бутылку пива Моцарта, которым тот баловался не раз. Или с ним баловалась история, полная множества подобных небылиц. Мои товарищи тоже разошлись по погребу, в тишине рассматривая коллекцию. Каждый остался доволен своими репликами и словесными изысками. Вечер начинался традиционно, как и раньше… Хотя нам и впрямь стало казаться, что эти изящные произведения винодельческого искусства гораздо привлекательнее (и притягательнее) всех написанных и ненаписанных строчек. И мы потирали руки от предстоящего удовольствия, предвкушая хмельной роман с участием многочисленных персонажей из разных стран.

– Ну что ж, – Юрка поднял прохладную бутылочку «моцартовского» пива. – Выпьем за удовольствие жизни, если хотите – за довольную жизнь, если желаете – за жизненные довольства!

Мы чокнулись «Моцартом» и кто-то даже пожалел, что здесь не звучит его музыка.

– Ну, что ощущаете? – принял на себя роль хозяина Раскрутин, довольно утирая губы рукавом дорогого пиджака.

– Довольство, – съязвила Лада. Ее глазки заблестели и тут же забегали по всем сразу.

– Ну, и в чем же оно? – не понял ее иронии Женька.

– Думаю, только в том, что мы достигли всего, чего хотели в этой нелегкой, хотя, может, и не настолько тягостной, жизни, – мрачно, почему-то злясь на самого себя, ответил я вместо нее. – Черт, как быстро заканчивается Моцарт. Недаром он так рано умер.

– И чего же достиг ты, дружище? – Юрка внимательно изучал меня, успев осушить уже вторую бутылочку.

Я равнодушно пожал плечами.

– Самого главного – гармонии.

– Вообще-то гармонии достигают лишь в случае смерти, – тихо сказала Варя, так же внимательно глядя на меня.

– Варежка, – Юрка театрально бросился к ней и заключил в свои медвежьи объятия. – Значит ты все же не добьешь нас своим новым имиджем крутой великосветской дамы? Значит, ты все же – вне гармонии!

– Впрочем, как всегда, – Лада зло дыхнула сигаретным дымом на Варю.

– Варька, ну, неужели ты недовольна этой прекрасной и дурацкой жизнью? – не унимался Раскрутин.

Варя наконец-то вырвалась из его объятий, рассмеялась и, отставив пустую бутылку, забросила руки за голову. И встряхнула свои черные волосы. И закатила свои голубые-преголубые глаза. Что когда-то принадлежало лишь мне одному.

– Я более, чем довольна. И мой истинный единомышленник на сегодняшний день – Вадька Руденко. Он бросил пить, бросил писать и начал жить. Я не окончательно бросила пить, не окончательно бросила писать. Но это вторично. Главное – я выбрала жизнь. Которой вполне довольна.

– Сколько чувств! По-моему, ты, Варвара, слегка перебрала, – хмуро заметил Дроздов. – Звучит как-то неубедительно. Особенно о главном.

– А что главное для тебя, праведник Дроздов? – Лада бросила перчатку Женьке. И он ее успешно словил.

– А то, что удовлетворение жизнью – полная чепуха. Сплошь неверное слова. Предательские. Или, если хотите, трусливые… Это, попросту, бегство. Я же никуда не бегу. Я принимаю все. И все удары отбиваю. А, если не могу, то снова и снова накапливаю силы. В этом мое… – Женька запнулся, с трудом подбирая нужное слово. – В этом мое… Ну, если не счастье, то хотя бы… Согласие, что ли.

Определение было явно неудачным. И Юрка, уже слегка хмельной и вполне довольный Моцартом и жизнью, не преминул подколоть товарища.

– Сложно и не очень понятно, – тут же заметил он. – Вот для меня все ясно. Жизнь я обожаю. Для меня это всего лишь миг. А какой-то маленький миг легко осчастливить. Вот и получается такое длинное счастье, составленное из счастливых лоскутков-мгновений. Сегодня, например, это – сумасбродный Моцарт из далекого прошлого, вы – из недалекого и я – всегда сегодняшний. И больше мне ничего не надо. Впрочем, плюс любимая работа, любимая жена и любимый комфорт!

Лада громко фыркнула, забросила ногу за ногу и поправила очки на переносице.

– Комфорт! Какое обывательское слово, – безапелляционно заявила она. – Жизнь не подчиняется комфорту. Это комфорт подчиняется ей. Безусловно, каждому своя упряжка. Я же – вне жизни и вне комфорта, а далее – караван подобных определений – вне иллюзий, вне страха, вне заблуждений, вне привязанностей, и вне – вне – вне… В общем, говоря проще, вне суеты. И в этом мое счастье. Я могу прикасаться ко многом вещам, но они меня так и не будут касаться.

Мы промолчали. Похоже, Ладу никто особо так и не понял. Впрочем, здесь, похоже, никто не понимал друг друга. Лишь я подумал, глядя на постаревшие, уставшие, потрепанные и озабоченные лица своих бывших однокурсников, изображающие счастье, что счастлив никто из них не был.