Тени Донбасса. Маленькие истории большой войны

— Да прадед мой говаривал: озеро сие Святым называли еще и тогда, когда князь Георгий и не помышлял сюда в поход ходить, а Кострома не городом была, а выселком. Там, где ныне дом отца Иова, стояла-де не то часовня, не то крест поклонный. Иные говорят, что чудотворный образ — из той храмины, а кто ее поставил, то уж Бог знает, но стояла она в здешнем краю далее, как век, да век, да век, да полвека с малым…

— Скажи еще тогда — прямо со времен апостольских, — фыркнул рыжий детина — новгородец Пахом. Росту был в нем, почитай, маховая сажень с лишком, кулаки — как гири пудовые. — Стариков хлебом не корми, дай басни поведать, а ты уши-то и развешал, как дитя малое… Хотя вода там и правда диво сладкая, словно в раю почерпали.

— Ты, Пахом, хоть и в Бога веруешь, — обиделся Ипатий, — а иногда говоришь как бусурманин некрещеный. Мало ли икон на Руси так обреталось? С чего мне старым людям не верить? Пожили они поболе, чем ты, Фома-неверующий, да и повидали не чета нам. С чего им ложь говорить?

— Да ради красного словца! — не унимался Пахом. — Не то не знаю я этих разговоров при лучине? Я в поморы ходил; там ночь в полгода бывает. Что делать, коли ночь да зима? Только и того, что по избам сидеть да басни травить — то про кита с рогом, как у Индрика-зверя, то…

— Довольно уж, братия, — сказал степенный Иаков — самый среди них старший. О боевом опыте Иакова лучше всего свидетельствовала пустая глазница справа — след от бусурманской стрелы. — Чего лясы точить, глядите, татарва-то близко уже. Успеете к бою изготовиться?

— Да что там, — ответил Пахом, приподнимая острие своей полуторасаженной рогатины. — Готовы уж, пусть себе.

— А к смерти-то? — серьезно спросил Иаков. — Сколь не скрывай свой страх за пустопорожним разговором, а от правды-то не уйти: судил нам Бог сгинуть здесь, у Волги.

— Может, и не сгинем, — недовольно пробурчал Пахом. — Чего заранее саван шить да могилу рыть? Глядишь, и нам поможет Пресвятая Богородица…

Не выпуская рогатины, он прямо со щитом на руке кое-как снял свою крепкую шапку, по бедности заменявшую большинству ратников шеломы, и торопливо перекрестился:

— Бог свидетель: коли устоим в этой сечи — вернусь к отцу Иову и своим топором выстрою ему храм Божий. Людей-то по сёлам окрест много живет, а церкви Божьей не сыскать: за версты в Кострому ходят.

Он вновь надел шапку. Тем временем Сергей опять оглянулся на поле перед ними — татарская «туча» теперь покрывала его, как саранча посевы.

— Что, братие, — сказал Пахом. — Дадите со мной обет такой?

— Дадим, — нестройно ответили остальные. Сергей молчал, но потом, увидев устремленные на него взгляды, быстро добавил:

— Да, и я тоже, конечно… простите, задумался…

Вдалеке ужа слышалось ржание татарских коней. Сергей только крепче сжал рукоять копья. Дать-то обет легко, а вот как его исполнить?

* * *

Увиденное во сне Сергея не удивило, но озадачило. Он хорошо знал то место, о котором говорили воины. Из Костромы, вернее, из деревни Некрасово, происходил его род, там жил прадед Сергея и его тезка — в честь его Сергея и назвали. Прадеда Сергей всегда величал «дед Сережа», и тот выделял его среди многих других своих внуков и правнуков. Это он Сергею рассказывал — и про то, как горстка ратников отстояла Кострому от татарской орды — потом это назовут «битвой у Святого озера», хотя сражались, строго говоря, не у него, а за Волгой; и про то, как ополченцы Минина и Пожарского разбили здесь войско Тушинского вора — ляхов да наших вероотступников.

Верующим был дед Серёжа. Веру свою нашел он в окопах Сталинграда. На войну комсомольцем уходил. Сам он об этом Сергею и рассказал:

— Год мне до призыва оставался, когда фашист напал. Я, конечно, в военкомат. Ну, там долго не рассусоливали — определили в матушку-пехоту, сборный пункт маршевой роты — на вокзале. Явиться на следующий день.

Пошел я домой, в путь-дорогу собираться. Мать, конечно, в слёзы, сестры туда же. А прабабушка моя, Вера Иустовна, царствие ей небесное, старая была, все на печи лежала, даже летом мёрзла, кое-как с печи слезла, отвела меня в сторонку и говорит:

— Как солнце зайдет, пойдешь со мной. Дело у меня до тебя есть.

Прабабушку свою я любил, но и боялся. Что-то в ней было особое, будто не от мира сего. Бывало, как в комсомоле учили, заведу я дома разговор какой про религию да поповщину, а она глянет строго — и слова, как ком, в горле застревают… Вечером вышел во двор, дождался, как за лесом последний отсвет заката погаснет, — она уж тут, как тут. О клюку опирается, идем, говорит. Недалече идти.

Ну, пошли мы к Святому, вернее, сначала к часовне. Там тогда сенной склад был. Бабушка Вера двери открыла — они раньше с внутренним засовом были, а ключ-журавль у каждого в деревне был. Вошли внутрь. Она стала на колени и молится, я жду. Хотел было закурить, да не успел. Светлее стало в часовне, словно свечи зажгли, хотя какой там огонь, если сено сухое вспыхнет — пожар на всю деревню. На стене восточной вдруг пятно света образовалось, и, ей-богу, почудилось мне, что в этом кругу света лик Спаса появился. Строгий такой, спокойный…