Тени имён на тарусских холмах

Известно, что в молодости он был очень красив: высокий, голубоглазый, с тонкими чертами лица, с кудрями червонного золота, родом из Мещерского края, земляк Есенина. Бабушка до сих пор в него влюблена…

Из детской, давясь смешком, выходит стройная светловолосая женщина – это папина старшая сестра. Ей сорок лет, у неё трое сыновей, заботливый муж и ответственная профессия: инженер-строитель. Удивительно. Сорок лет так много, а она звонко смеётся, ямочки на щеках, и всё время шутит. «Раздевайте вашу принцессу», – это она про девочку. Они с мужем тоже хотели девочку, но рождались только мальчики…

В прихожей ярко пахнет духами «Красная Москва». Амама любит «Манон». С незапамятных времён девочка помнит нежный запах, с едва уловимой горчинкой. Мама каждое утро даёт ей в садик надушенный платок… Белые весенние нарциссы так же пахнут. Мама почти всегда серьёзная, и улыбка у неё грустная, чуть-чуть рассеянная… Бабушка кому-то говорила про неё: иностранка. Кто-то из маминых предков приехал давным-давно в Россию то ли из Польши, то ли из Германии, а может, из Франции?

Но какая же она иностранка, если говорит по-русски и читает девочке сказки Пушкина.

Дверь в детскую, где стоит ёлка, увешанная шарами и картонными игрушками, открывается, и она с радостью видит трёх своих двоюродных братьев. Старший совсем взрослый, 15 лет, по словам бабушки, вылитый дед в молодости, поспешно уходит: к нему зашли одноклассницы Люся и Наташа, и, пока накрывают стол, они ставят пластинки и танцуют. Средний и младший готовы принять девочку в свою компанию. Среднему – Ване – одиннадцать, на бледном лице очки, в четыре года он самостоятельно научился читать и теперь глотает книжку за книжкой. Он не знает, о чём беседовать с дошкольницей, и предпочитает молчать. У семилетнего Шурика абсолютный слух, все говорят, его можно обучать игре на скрипке. Шурик встаёт, делает серьёзное лицо, хмурит брови и, копируя профессиональных чтецов, выдаёт экспромт: «Вголове вошь – очень хорош!». Девочка потрясена. Общение завязалось, но в самый интересный момент зовут к столу.

Бабушка ни за что не хочет расставаться со своим из прошлого века столом, длиной во всю комнату, на толстых слоновьих ножках. Все рассаживаются. Все – это её родня. Как её много!

Дяди, тёти – родные, двоюродные…

В каждом доме на праздник свои угощения. В бабушкином это: капустный пирог, винегрет, густо усыпанный зелёным луком, телячья колбаса с фисташками, обёрнутая в нежнейшее сало, и непременно селёдка. В папином детстве, когда жили впроголодь и покупали по карточкам, он пообещал бабушке, что, когда вырастет, подарит ей селёдку величиной с дом.

Взрослые пьют из рюмочек розоватый портвейн, чокаются друг с другом – и говорят, говорят, спорят, доказывают что-то. Кто-то наливает дедушке напиток покрепче. Бабушка немедленно забирает стопку и категоричным тоном заявляет: «Васеньке – нельзя». Чтоб не обижать гостей, она готова принять удар на себя…

Девочке многое непонятно, ей не интересно вникать во взрослые разговоры. Она разомлела от шума, духоты и разнообразия впечатлений. Наконец, мама встаёт – «ну, нам пора, завтра же на работу» На девочку напяливают шубку и уводят. Она упирается. Ей хочется спать.

На площади перед Белорусским вокзалом: холодно и пустынно.

«Давай возьмём такси», – предлагает мама. Папа ловит такси. Сонную девочку запихивают в машину на колени к маме. Изредка она просыпается от яркого света встречных машин. Большая нарядная ёлка, убранная мишурой, и зимняя карусель с закоченевшими снежными бабами с малиновым эскимо в руках снова проплывают перед глазами…

Праздник многоликий, как волшебное кино, прокручивает отдельные фрагменты и уходит навсегда в глубины подсознания. Девочка роняет голову и улыбается во сне.

Четверть века спустя почти все участники этого счастливого семейного застолья ушли в лучший мир. В лучший или нет, никто не знает, но в сердце выросшей девочки они по-прежнему живы: