Тени кафе «Домино»

– Вашего патриота-охранника вербовать не надо, пусть работает по Саблину, станет его тенью, а как закончим разработку, Блюмкин знает, что делать.

Спирька Кот.

Обыск закончился. На полу в гостиной были свалены платья, мужские костюмы, несколько пальто, меховые шапки, обувь.

Протокол изъятия вели под непереставаемый вой хозяйки.

– Где домоуправ? – спросил Тыльнер.

– А он, Ваше благородие, товарищ красный сыщик, в квартиру забегал, чемодан хвать и убег.

– Вот чудак, но ничего, мы его найдем. А где проживает Ларионов?

– Так во второй дворницкой, что у черного хода. Он там, супруга ихняя и дочь барышня.

Московский Художественный Театр.

Репетиция закончилась, и вестибюль театра заполонили актеры. Леонидов сидел на бархатном стульчике, ожидая своих друзей.

Первым появился Паша Масальский:

– Олежек, ты уже здесь, рад, рад.

Они обнялись.

– Вася Лыжин пошел говорить с самим.

В глубине коридора показался высокий, чуть сутулый седой мужчина.

Константин Сергеевич, – услышал Олег вкрадчивый Васин голос.

– Чего Вам, Василий Павлович. Если насчет роли в новом спектакле, даже не просите.

– Не за себя, не за себя прошу, коленопреклоненных…

– Любопытно, а кто предмет сей?

– Леночка, Леночка Иратова.

– Иратова, а где она?

– Возвращается с юга.

– И кончился бархатный сезон кинодивы. Ну и что?

– Просят, чтобы мы с Таировым поговорили…

– Причем здесь Таиров?

– Боятся, пишет – любимого учителя подвела…

– Значит, поняла. Это хорошо. Каждый имеет право и даже обязанность ошибаться, чтобы почувствовать всю горечь потери. Когда она изволит прибыть?

– На днях.

– Пусть приходит. Мне Ирина нужна в «Трех сестрах». Очень нужна. А о электротеатрах забыть. Так и передай.

– Спасибо.

Величественная фигура исчезла в глубине коридора. К Олегу подбежал Вася Лужин.

– Слышал?

– Конечно.

– Слава Богу, все в порядке.

Вася перекрестился.

– Пошли, – предложил Олег.

– Куда?

– По Островскому: «Мы артисты, наше место в буфете».

– В «Домино», – обрадовался Масальский.

– Именно.

Кафе «Домино».

Как ни странно, в кафе было пусто. Всего несколько столиков занято.

Леонидов с компанией уселся за большим столом.

Под аплодисменты братьев-актеров вынул из кармана две бутылки шустовского коньяку.

– Жаль, что две, – вздохнул Вася, – народ подойдет, а всем не хватит.

– Найдем, – засмеялся Олег. – Я нынче гуляю.

В кафе вошел, задумавшись, Мариенгоф и направился к их столу.

– Путника одинокого примете?

– Конечно, а где Сережа?

– Третьего дня загулял по-крупному и исчез, даже ночевать не приходил.

– Загулял наш Сереженька, загулял, – добро улыбнулся Вася Лыжин.

– Да не в этом дело, – огорченно ответил Мариенгоф, – Он, как запьет, обязательно в какие-то истории начинает попадать.

– А с кем загулял-то, – Олег разлил коньяк.

– Да с этим, Блюмкиным, – зло ответил Мариенгоф.

– Тогда ничего не случится, – сказал Паша Масальский.

– Да нет, лучше бы он с бандюганами пил, я этому подвальному поэту не верю.

– Не любишь Блюмкина?

– А он не девочка из варьете, чтобы его любить.

В зал вошла дама. В темно-голубом костюме, с крупным жемчужном ожерелье на шее, на руках кольца с сапфирами, в ушах серьги с такими же камнями.

Она курила папиросу в длинном черном мундштуке, усыпанном мелкими бриллиантами.

Она прошла к столику, села, оглянулась.

Возник официант, склонился.

Дама достала золотую монету и что-то тихо сказала официанту.

Он появился через секунду, неся на подносе хрустальный бокал и бутылку шампанского.

Откупорил вино, тихо, без выстрела, налил пенящийся напиток в бокал.

Дама еще раз оглядела зал, пригубила шампанское.

– Господи, – выдохнул Масальский, – какой красоты женщина. И медленно пройдя мимо столиков, всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами… Кто это?

Появились трое высоких с военной выправкой, сели за соседний столик.

– Ты посмотри, Олег, – задумчиво произнес Мариенгоф, – как сшиты костюмы, а материал какой, а обувь…

– Прямо иностранцы, – добавил Вася.

Внезапно у входа заиграла тальянка.

– Явление Христа народу, – радостно засмеялся Мариенгоф.

Появился Есенин в косоворотке в цветочек, плисовых брюках, заправленных в лаковые сапоги, на голове темно-синий картуз с цветком.

За ним непонятный, сильно пьяный человек нес на вешалке его серый костюм, а на руке пальто.

– Дружки мои милые. Правильно, только здесь человек живет, а на улице людишки, мразь всякая. Уеду, уеду в Константиново, буду над обрывом сочинять песни и петь их. Устал я, братцы, от столов.

Он мутными глазами обвел зал и увидел женщину в голубом.

– Чья она? Слышь, Толь, чья?

– Не знаю, Сережа. Сидит, пьет шампанское, как блоковская незнакомка.

– Ты мне Блока не суй. Был он да весь вышел. Нет его. А я есть.

Наигрывая на тальянке, он пошел к столу, за которым сидела дама в голубом.

– Ты чья?

Дама пила шампанское.

– Как тебя зовут?

Дама поставила бокал, закурила.

– Ты меня знаешь? – наклонился к ней Есенин.

– Знаю, я слышала, как Вы читали стихи в Царском Селе.

– Понравились?

– Нет.

– Почему?

– Слишком уж они пахнут рогожей и сапогами, смазанными дегтем.

– А кого же ты любишь?

– Блока, Бальмонта, Гумилева, Исидора Анненского, Мариенгофа.