Тени кафе «Домино»

– Федор Яковлевич, у меня просьба. Вы забрали из больницы этого Лаврова. Понимаете, он ни в чем не виноват, кроме истории с Леонидовым.

– Слушай, Георгий, а как тебя дома звали?

– Гоша, – с недоумением ответил Тыльнер.

– Можно я тебя так звать будут?

– Конечно.

– Спасибо, а то Георгий – слишком официально. Так о чем ты хотел пошептаться? О Лаврове?

– Я ему слово дал, что его от ответственности освободят.

– Это ты погорячился, Гоша, нет у тебя таких полномочий. Вот если бы ты его вербанул, тут еще был бы шанс. А так… Что, нашу контору не знаешь?

– Как не знать, поэтому и прошу.

– Ладно, придумаем что-нибудь. Сегодня или завтра пойдем к Манцеву, он это дело может решить. Посмотри вверх.

– А что?

– Посмотри.

Над верхушками деревьев появилась светлая на фоне темного неба полоса.

– Рассвет, – вздохнул Тыльнер, – новый день, а я еще вчера не выспался.

ГПУ

– Разрешите, Василий Николаевич.

В кабинет Машцева вошел Глузман.

– Заходи, Абрам Гертович, чем порадуешь?

Глузман сел, достал свой знаменитый портсигар.

– Можно?

– Конечно.

– Я с тобой тоже покурю.

По кабинету поплыло голубовато-серое тонкое табачное облачко.

– С чем пришел, Абрам Гертович?

– Да все со старым. Наши в Сокольниках «французов» брали, а там почему-то оказался Леонидов…

– Не почему-то, а по согласованию с Феликсом Эдмундовичем, ему разрешено было принимать участие во всех оперативно-розыскных мероприятиях.

– Зачем? – удивился Глузман.

– Она напечатает статью, мы по своим каналам перепечатаем ее в Европе. Пусть знают все, что к нам соваться нельзя…

– Мне доложили…

– Донесли, – перебил Глузмана Манцев, – я догадываюсь, что Вам сообщили, что Леонидов бывал в доме Великого князя, играл с ним на бильярде и пил массандровские вина, и был знаком с его племянницей, княгиней Ольгой, которая благополучно застрелилась. Так?

– Конечно так, я продолжаю разрабатывать Леонидова.

– Пожалуйста. Но твои орлы ничего не нашли, иначе ты давно бы его отправил в гараж.

– Это точно. Девицы, пьянки, карты…

– Если бы все наши клиенты были виновны только в этом, как бы мы спокойно жили. Скажи мне, почему ты так вцепился в Леонидова?

– Предчувствие.

Манцев с любопытством посмотрел на Глузмана.

– Предчувствие бывает у гимназисток, перед балом в юнкерском училище. А тебе факты нужны, а их нет. Прав я?

– Это точно. Но я их найду…

Манцев встал, прошелся по кабинету.

– Тебя, Абраим Гертович, смущает, что Леонидов бывший лицеист, кстати, исключенный за разоблачение прогнившей системы образования. Тебя смущает, что его считают причастным к убийству Распутина. Тебя смущает его знак военного ордена и погончики с одной звездой…

– Не прав ты, Василий Николаевич. Все, о чем ты говоришь, это красивая оберточная бумага. Меня смущает, что в нее завернуто.

– Что?

– Пока не знаю, но чувствую. Вместе с ним Штальберг работал…

– Я помню, – недовольно ответил Манцев.

– Так вот, сбежал он в Финляндию.

– Я это тоже знаю.

– А это Вы видели? – Глузман положил на стол две газеты. – Это рупор эмиграции, издает Мелюков.

– Я видел эти газеты и внимательно прочитал статьи. Да, моя вина, что я выпустил из здания Штальберга. Моя.

– Он был хорошим приятелем Леонидова.

– Я знаю, они вместе работали.

– А возможно, и вместе писали.

– Нет, в этих статьях нет блеска, свойственного Леонидову. Он к этой истории непричастен.

– Но Вы не будете возражать, если мы оставим Леонидова в разработке.

– Ни в коем случае. Если есть капля сомнения, надо работать очень плотно.

Квартира Лены Иратовой

В квартире Лены Иратовой был полный разгром. Гостиная заставлена чемоданами, баулами, коробками.

Лена и тетя упаковывали вещи.

– Господи, Леночка, – тетя взяла со стола пачку папирос «Сальве», закурила.

– Леночка, – продолжала она, – два месяца, как ты вернулась, а уже куча платьев, новая шуба, украшения.

– Милая тетя, пока я молода и хороша, надо обеспечить себя.

– Ты постельное белье будешь брать?

– Нет, моя дорогая, там все есть, я еще вернусь с постельным бельем и думаю, что с серебряной посудой.

– Батюшки, Леночка, ты думаешь о возвращении?

– Конечно. Я его не люблю, правда, отношусь к нему очень мило. Юрий щедрый, прекрасный человек. Но не мой.

– Господи, ты становишься кокоткой.

Тетя встала.

– Пойду заварю кофе.

– Кстати, тетушка, твой любимый кофеек, и сахар, и пирожные принесла кокотка.

– Помолчи, глупая, – со смехом ответила из кухни тетка.

Тетя вошла в комнату с подносом, на котором дымились чашки с кофе, лежали бутерброды.

– Давай перекусим, беспутное дитя.

– Давайте.

– Елена подошла к стене, погладила рукой два серебряных венка.

– Тетя, я получила их на первом бенефисе. Маленький приподнес Леон Монташев, а большой – Олег Леонидов…

– Мне говорили, что он крупно влез в долги с этим венком. Настоящий мужик, гусар.

– Да, гусар, я была влюблена в него, как кошка.

– Да ты и сейчас к нему не ровно дышишь, – тетя отхлебнула глоток кофе.

– Да он мне не безразличен, – сказала Лена, – даже очень. Я ушла, чтобы обеспечить себе ту жизнь, которой достойна.

– Надеешься, что он вернется?

– Надеюсь.

– А я слышала, кстати, от тебя, что у него роман с Танюшей Лесковой.