Тени кафе «Домино»

Глеб вышел в коридор и увидел высокого статного парня в солдатской шинели.

Он только на секунду увидел его лицо.

Врач в конце коридора о чем-то разговаривал с сестрой милосердия.

Глеб подошел, щелкнул каблуком.

– Могу я Вас оторвать на секунду?

– Сделайте милость, порутчик.

– Штабс-капитан, с Вашего позволения.

Глеб достал пачку денег.

– Похороните его, как подобает. Заранее благодарен.

Глеб повернулся и пошел к двери.

За ним двинулись его ребята.

– Сейчас приедем ко мне и каждый получит свою долю, – сказал Глеб.

– Не надо, Глеб, за святое дело работали.

… За стеной заиграла гармошка, посыпались гитарные переборы.

Красивый баритон запел грустную песню.

– Это кто? – спросил Олег.

– Там налетчики гуляют, а это поет местная знаменитость – композитор, поэт и вокалист в одном лице – Иван Пугачев.

– В наших санях, под медвежью полостью…

– Черный стоял чемодан…

– Каждый своею рукою горячей…

– Щупал холодный наган.

– Впервые слышу эту песню, – сказал Олег.

Глеб засмеялся.

– Новые разбойники, новый эпос. Вы слушайте дальше.

А певец продолжал.

– Дверцы железные мягко раскрылись…

– Я не спускал с сейфа глаз…

– Деньги советские ровными…

– С полок смотрели на нас…

Глеб встал, посмотрел на золотые карманные часы.

– Прошу меня простить, но мне пора.

– Спасибо Вам, Глеб, – Леонидов протянул руку.

– Вы будете писать об этом?

– Конечно.

– Если будет меня упоминать, называйте штабс-капитаном.

– Я вообще избегаю писать о тех, кто дает мне информацию.

– А Вы напишите. Я не стесняюсь, что стал бандитом. В стране, которой управляют бывшие каторжники и немецкие шпионы, бандит – должность почетная.

Когда Леонидов и Андрианов подходили к двери, Глеб сказал:

– Кстати, полковник Егин не получил ценности о операция по спасению Николая П сорвалась.

– Не понял.

– Да потому что вольноопер присвоил себе это золото.

– Откуда Вы знаете? – спросил Андрианов.

– Я его часто встречал в «Домино».

– Не может быть, – удивился Олег.

– Может, все может. Он стал известным литератором, но главное не это. У меня чудовищная зрительная память. Так вот, Вы уж простите меня, Олег Алексеевич, он закрутил роман с Вашей бывшей дамой.

– Еленой Иратовой?

– Да. А два дня назад в Загородном у Автондила я видел ее с Леонтовским, на шее у нее было ожерелье, а на руке кольцо из тех, что я видел в больнице у Горомыслова.

– Значит, вольноопер это – …

– Я ничего не говорил, перебил Олега Глеб. – Делайте выводы сами.

Они стояли на улице – Андрианов и Леонидов, а из окна лилась грустная бандитская песня.

– Модно одетый…

– С букетов в петлице…

– В сером английском пальто…

– Ровно в семь тридцать…

– Покинул столицу я…

– Даже не глянув в окно…

Архив

Николаев вместе с архивариусом шел вдоль полок архива Военного министерства Российской Империи.

– Позвольте полюбопытствовать, – спросил архивариус, – Вы ведь из чиновников.

– Точно так, – поклонился Николаев, – надворный советник по Министерству Внутренних дел.

– А я титулярный.

– А позвольте полюбопытствовать, по какому департаменту имели честь служить?

– По департаменту полиции.

– Боже мой! – всплеснул руками архивариус. – И Вас не расстреляли?

– Пока нет.

– Дай Бог пронесет. Вот полка Западного фронта. Так… Так…

Архивариус перебирал папки.

– Вот охотничья команда капитана Горомыслова. Извольте ознакомиться.

Николаев взял папку, отошел к столу.

Начал листать документы.

– Вот, – громко сказал он, – что и требовало доказать. Вот он, голубчик… «Бартеньев В.Г., вольноопределяющийся, старший унтер-офицер. Бывший студент Лазаревского института. Храбр, награжден знаком ордена Святой Анны для нижних чинов… Ранен… Отправлен в госпиталь в Москву».

– Вот это мне и надо. Я могу сделать выписку, заверенную печатью?

– Конечно, – сказал архивариус, – сейчас писари все сделают. А мы пойдем в мой закуток, чайком побалуемся с домашним вареньем.

Киностудия

– Съемка окончена, – скомандовал в мегафон Разумнов, – всем спасибо.

С треском выключились дуговые прожектора.

Оператор осторожно снимал камеру со штатива.

– Друзья! – Разумнов опять взял мегафон. – Мы закончили большую и очень сложную работу, поэтому по нашему обычаю все складываются, кто сколько может, и едем в «Домино».

Оператор снял камеру, спрятал ее в ящик.

– Лена, – повернулся он к Иратовой, – а где наш щедрый автор, без него стол будет пустоват.

– Во всех отношениях, – засмеялся режиссер, – судя по Леночкиному лицу, они немного поссорились. Так, моя прелесть?

– Лучше, Сашенька, не спрашивайте, он чудовищно ревнив.

– Ничего удивительного, – вмешался художник Винклер, – да я с такой красотой в постель бы ружье брал, чтобы ночью не увели. Я, Леночка, твой самый верный и старый поклонник. Я еще декорации писал к твоему первому спектаклю в Ялте.

– Как давно это было, Господи, – Лена села за столик гримерки. – Милая Ялта.

Кафе «Домино»

В «Домино» все было по-прежнему.

– В чем прелесть этого кафе? – громогласно от дверей провозгласил Винклер.

– В чем? – поинтересовался кто-то из зала.

– А в том, что бы не случилось за его стенами, здесь ничего не меняется.

К режиссеру подошел Николай Николаевич.

– Говорят, Вы закончили ленту.

– С Божьей помощью.