Тени кафе «Домино»

– Пока нет. Ты едешь в Туркистан. Это задание самого Дзержинского. Погранзастава и басмачи. Дело опасное. Согласен?

– Согласен.

Дома все славно.

Бумаги на письменно столе.

Пыхтящий самовар.

Нюша спит на кровати.

Таня накинув на плечи оренбургский платок, читает Куприна.

– Танюша, – голос Леонидова сорвался, – я завтра уезжаю.

– Куда?

– В Туркестан, в командировку. Там строят новую жизнь, я будут об этом писать.

– Это опасно?

– С чего ты взяла?

– Не знаю. Я боюсь твоих отлучек.

– Собери меня. А провожать не надо. У меня это плохая примета. Нюшу береги.

Они обнялись.

Застава у пограничной реки

Ему снился странный сон. Петербург. Ресторан «Данон». Григорий Распутин, уронивший лицо в салат.

К Леонидову подходит порутчик лейбгвардии Семеновского полка, наклоняется к нему и говорит:

– Олег, будем его брать, тогда ГПУ все грехи тебе снимет. Он смотрит на порутчика и видит, что это Мартынов. Он достает наган и говорит:

– Пошли, Олежек, пошли.

Его разбудил дневальный, треся за плечо.

– Товарищ корреспондент, товарищ корреспондент…К начальнику.

Леонидов вскочил.

Он спал в казарме заставы.

– Вы, товарищ корреспондент все какого-то Федю звали, – улыбнулся боец.

– Сон, – Леонидов замотал головой.

– Это бывает, ночью «афганец» задул, если спишь, то чертей видишь.

В дежурке сидели начальник заставы, командир пришедшего вчера усиленного эскадрона и замполит.

– Поспал немножко, товарищ Леонидов?

– Немного да, гадость какая-то снилась.

– Привыкай, брат, – засмеялся комиссар – Афганец.

– Слушай сюда, – сказал начальник, – ночью из комендатуры отделенный прискокал сказал, что Амонули-Хен, за кордон уходит. Хочет заставу нашу растоптать и уйти. У него двести сабель.

– Ого, – мрачно сказал Леонидов, – а приказ какой?

– Задержать сколько можно до подхода кавдивизии.

– Легко сказать, – комэска, – совсем молодой парень скрутил огромную «козью ножку», – легко сказать…

– Но приказ исполнять надо.

– Костьми ляжем, но исполним, рявкнул начальник.

Леонидов посмотрел на карту.

– Ребята, а ведь у них один путь к заставе. Из лесков в это ущелье в горах. Так.

– Так: радостно крикнул комэска. Мы мои три ручнека наверху поставим…

– А сколько у тебя гранат, – спросил Леонидов.

– По четыре на бойца. Я тебя понял, посажу десяток ребят с гранатами.

– А как они выскочат? – спросил комиссар.

– Тогда атакуем, возьмем в шашки.

– Отходите к заставе, а там разделитесь, мы их огнем встретим, четыре «максима» все-таки.

– Ты корреспондент, где будешь? – спросил комиссар, – ты же в империалистическую говорят геройствовал, Георгия имеешь.

– Офицерского – спросил комэска.

– Нет, солдатский. Только я шашкой не особенно махать могу, вы мне второй маузер дайте.

– Дадим, – обрадовался начальник, – о твоей стрельбе на границе сказки слагают.

– Вот и хорошо, – Леонидов встал.

– Ты куда? – спросил комиссар.

– Бриться. Я воевать бритым привык.

Когда в ущелье забили пулеметы, и это невероятно усилило звук выстрелов. Потом загремели взрывы гранат, комэско скомандовал.

– Эскадрон, садись!

Из ущелья, как из адских ворот, начали вылетать окровавленные всадники.

– Эскадрон! Шашки вон! С лева по три, в атаку! Марш! Марш!

Леонидов выбрал себе цель, человека в атласной чалме и дорогом халате.

Поднял маузер.

Все ушло. Прошлое. Настоящее. А будущего не было.

МХТ

Высокий военный в шинели, перетянутой ремнем, с зелеными «разговорами» и в фуражке с пограничным околышком вошел в театральный вестибюль.

– Товарищ военный, – преградил ему дорогу капельдинер, – Вы опоздали, спектакль заканчивается.

– Наоборот, успел, – улыбнулся военный, – Вы меня не узнали, Вера Львовна.

Капельдинер присмотрелась.

– Батюшки, Олег Алексеевич. Вы что, военным стали?

– Был да весь вышел. Таня на сцене?

– Сейчас заканчивает.

– Я разденусь и чемодан оставлю. Ладно?

– Конечно.

Леонидов снял шинель. Поставил чемодан, взял с собой вещмешок и пошел к служебному входу.

У дверей стоял на полу большой портрет Ленина украшенный еловыми ветками и обвитый траурным крепом.

Когда отгремели аплодисменты, Татьяна и Михаил Романович поднимались к гримуборным.

– Я вся извелась, Михаил Романович, я читаю его корреспонденции. Басмачи, стрельба, атаки. Я так не могу.

– Если корреспонденции идут, значит, жив и здоров. Не такой человек твой Леонидов. Подожди. Понюхай. Чувствуешь?

– Нет.

– Дыней пахнет.

В тусклом свете лампочек они увидели высокого военного.

– Это он, – крикнула Татьяна и побежала к нему.

Они обнялись.

Отдуваясь, подошел Михаил Романович.

– Ну здравствуй. Господи, да у тебя орден. Посмотри, Татьяна.

На гимнастерке Олега сиял орден Красного знамени.

– А почему дыней пахнет? – повел носом Михаил Романович.

Олег засмеялся, открыл мешок, полный сушеной дыни.

– Все, разгримировывайтесь и в «Домино», – сказал Леонидов, – заскучал я по московской жизни.

Москва, 1948 год

К угловому дому по улице Горького и проезду МХАТа подъехал сияющий никелированными деталями трофейный «Хорьх».

Из него вышел полковник милиции Тыльнер, открыл дверцу, протянул руку.

Из машины вышла Народная артистка СССР Татьяна Лескова.