Тени Лордэна

— Во имя сиянья Старейшей Звезды… Отрину я прежнюю жизнь и мечты,… — слова слетали с его тонких, немного выдававшихся вперёд светлых губ и улетели ввысь к ночному небу. Говорил он не эрсумском и не на эльфийском, а на авеосте с идеальным произношением каждого звука и каждой интонации, чем могли похвастать далеко не все кардиналы, посвятившие свои долгие жизни изучению этого сложнейшего и многозначного языка.

— Во имя людей, что молитвой живут… Навеки забуду покой и уют… — проронил он вновь, когда вдалеке появилась тусклая голубоватая вспышка, а спустя несколько секунд до него долетел едва слышимый раскат грома. Его прежде бесстрастный и холодный взор оживился, и он впился взглядом во тьму, точно парящий под облаками орёл, заметивший сидящего среди высокой травы зайца. Затем он прикрыл глаза и стал внимать пространству, улавливая мельчайшие колебания незримых и неощутимых для всех прочих людей энергетических волн и духовных потоков. Его душа откликалась на этот зов, вступая с ним в резонанс, усиливая ощущения, пробуждая охотничьи инстинкты, и его мужественное, пускай и совершенно гладкое, лишённое единой грубой и колючей щетинки лицо расплылось в тёплом чувстве наслаждения и удовольствия.

— Во имя секрета, что вверили мне… Сражу я врагов в священной войне, — пропел монах чистым, глубоким, бархатистым баритоном, и малые колокола ответили ему тихим, мелодичным перезвоном. Долгие недели скрытного созерцания и вынашивания хитроумных планов наконец-то подходили к концу, наступала пора для пламенных сражений, по которым он успел порядком истосковаться. Сколько бы битв он не прошёл, сколько бы нечестивых душ он не истёр со света, ему всегда было этого недостаточно. Его ненасытный клинок, с которым он не расставался ни днём ни ночью, требовал свежей крови, но крови особой, осквернённой и запачканной в самых тяжёлых, непростительных и неискупимых грехах. Грехах не плоти, а мысли. — Теперь я ищейка, ловец и палач… Отец мой, услышь же предателей плач.

Произнеся последнее слово клятвы, данной им много лет назад, когда он из голодного ребёнка всеми гонимой, несчастной девушки, слишком рано вкусившей запретного плода, стал юным послушником, и с тех пор тысячекратно им повторённой, превратившуюся в его ежедневную молитву, он перебрал одну бусину чёток и блаженно улыбнулся. Вскоре с низа винтовой лестницы послышались торопливые шаги, сперва глухие и далёкие, но затем всё более близкие и отчётливые. На тесную и узкую кольцеобразную площадку, обрамлявшую самый большой церковный колокол поднялся мужчина, чей возраст вплотную приблизился к солидной отметке в пятьдесят лет. Он был облачён в такую же аскетичную и простецкую на вид, но сшитую из самых дорогих и приятных на ощупь тканей рясу, как и наблюдавший за городом монах.

— Отец Делаим, — также на авеосте обратился он к нему, предварительно упав на одно колено и склонив голову в знаке глубочайшего уважения и готовности к беспрекословному подчинению. — Я принёс вам вести от сестры Велтасы. Отрекшиеся, они…

— Дали о себе знать, — мягко прервал его старший монах и развернулся на месте, так что теперь уже его пятки угрожающе свисали через край, но это ещё более опасное положение его ничуть не обеспокоило. — Видимо сей ночью подлая гадюка высунула голову из сырой норы, дабы поживиться несчастным зверьком, что по глупости смел пробегать под самым её носом.

— Всё верно, ваше святейшество, так оно и есть. Как прикажете поступить? Заверяю вас, что каждый готов выступить по вашему первому слову.

— Тогда передай своим братьям, что нынче моим словом будет «терпение», — Делаим сделал короткую паузу, прислушиваясь к размеренной вибрации пространства и поглаживая очередной шарик чёток. — На сей раз мы опоздали. Подлый змий свершил своё тёмное дело и уже сокрылся в логове. Впрочем, звёзды сулят, что не далёк тот час, когда не юный гад, но старый аспид выползет на свет божий во всю свою длину. И, когда сие случится, мы будем готовы схватить его стальною перчаткой, а затем силой отведём его на священный суд, покуда он в горести и отчаянии будет ломать о нас свои ядовитые клыки. Теперь же иди, сын мой, Сантураил, созови всех наших братьев и сестру Велтасу, а вместе с ними всех монахов и послушников сего храма. Сведи их в наос и пускай они молятся о спасении себя и сей осквернённой земли, покуда я к вам не сойду.

— Слушаюсь, отец, — Сантураил ещё глубже поклонился человеку, который годился ему в сыны, затем поднялся с колен и бодрыми шагами сбежал вниз по спиральной лестнице, оставив великого апостола, снова сделавшего разворот на месте и теперь ставшего ещё ближе к тому, чтобы сорваться вниз, и далее внимать прекрасной и меланхоличной песни ночи в возвышенном уединении.