Тени Лордэна

— Раз на то воля нашего отца, то я не смею ему противиться. Придётся мне до поры отложить сие чудное писание, — Ахималил закрыл тяжёлую книгу с глухим хлопком и любовно погладил её по корешку. — Укрепи же сердце своё, отринь всякий страх и всякое сомнение, ибо ты был избран Светлейшим и Высшим из Богов для великого дела — быть пастырем для тех, кого окружила тьма, сокрыв от него любовь и правду. Путь твой будет тернист и тяжек, но будет он преодолён и славный долг будет исполнен, ибо никому не даётся во испытание более того, что он способен вынести на плечах своих, покуда теплится в нём огонь истинной веры.

Эти слова он произнёс в напутствие брату в вере, безошибочно припомнив строки из иной премудрой книги, которую он имел удовольствие прочесть много лет назад, в ином храме в далёких-предалёких краях. Сантураил же, передав послание, отправился в соседнее крыло собора, где сперва разбудил несколько старших священников и отправил их собирать прочих монахов, а затем направился к келье, из которой немногим ранее был скоропостижно и бесцеремонно выселен архиепископ, и вошёл в неё без стука.

Личные покои главы Лордэнской Церкви Старейшей Звезды занимали три просторные комнаты. Одна из них, посреди которой стояла монолитная каменная плита алтаря с и чьи стены покрывали многочисленные фрески с золотыми звёздами и летавшими между них величественными и грациозными ангелами, предназначалась не только для уединённых молитв самого настоятеля храма, но и для принятия самых уважаемых и почтенных горожан, чтобы те могли спокойно исповедаться в неисчислимых прегрешениях, нарушавших буквально каждую из существующих заповедей, причём преступления против нравственности и морали совершались сразу несколькими способами один изощрённее и гаже другого, а после, получив желанное отпущение и успокоение то и дело восстававшей против развязной и непутёвой жизни совести, усесться в соседней комнате за ломящийся от обильных яств и промокший от пролитого вина стол и незамедлительно открыть новый цикл греха и покаяния с полного дозволения и при активнейшем содействии снисходительного архиепископа, который тоже слыл большим обжорой и знатным любителем всего пряного и сладкого. На это приобретённое ещё в озорную и языческую юность пристрастие намекало и скромное монашеское ложе, на котором могли свободно улечься пятеро человек разом, не рискуя при этом ненароком спихнуть ближнего своего на холодной пол. Однако кутёж и веселее были изгнаны из роскошной обители вслед за её непутёвым хозяином, и в затихшие залы вернулась та загадочная и мистическая атмосфера близости чего-то надмирового, неуловимого и непостижимого, которая и должна царить в подобных священных местах.

Сантураил миновал безмолвную гостиную и открыл двойные створки, ведшие в молельную, откуда на него вывалилась волна густого, пахнувшего смолой и лекарственными травами сизого дыма. На квадратном постаменте вместо священного писания, которое теперь небрежно валялось у подножия своего бывшего ложа полураскрытым с помятыми страницами, стоял маленький ковчег. Его стенки были изготовлены из толстых кусков стекла, скреплённых между собой золотыми пластинами и скобами. Их покрывала искусная гравировка, вычерчивавшая правильные линии сложных магических печатей, призванных надёжнее заточить зловещее содержимое ларца. Подобно аквариуму он был доверху заполнен водой, только вместо пёстрых и радующих глаз рыбок в нём плавало чёрное сердце с белыми прожилками малых артерий, и мерно билось, слегка подпрыгивая, и выплёвывая из жерла аорты туманные сгустки, которые в считанные мгновения обращались сверкающими кристалликами и постепенно оседали на заснеженную равнину дна. Каждый его удар отдавался гулким эхом в пропитанном благовонным чадом воздухе.

Напротив алтаря облачённая в строгие монашеские одеяния, подобрав стопы под ягодицы и держа спину прямо, сидела обритая женщина с довольно резкими и крупными чертами лица, делавшими её более похожей на юношу. Погруженная в глубокий транс она внимала каждому звуку, исходившему из ковчега, как если бы его совершенно однообразные удары на самом деле являлись полноценными словами, связанными в нескончаемый монолог, но появление собрата-апостола тут же пробудило монахиню от вознесенной медитативной дрёмы.

— Вскоре после твоего отбытия, брат, проклятое сердце усмирило свой трепет и с тех пор более не подавало явных знамений, но оно по-прежнему чует своих мерзких собратьев и взывает к их помощи.

— Отцу Делаиму сие уже известно.

— В его способностях я и не смела сомневаться, но долг есть долг, и он должен быть безукоризненно исполнен. Так что ещё он поведал тебе и что велел передать его верным сынам и дщерям?

— Он велел набраться терпения и немедля собраться всем в наосе.

— Так значит в сию ночь не судьба пролиться крови, — в прежде бесстрастном голосе девушки появились ноты горькой досады.

— Чья-то уже пролилась.

— Но ведь не наших врагов.

— Сего осталось ждать совсем недолго.

— Мне остаться здесь и продолжить следить за сердцем?