Тени минувших веков. Очерки из цивилизационной истории восточноазиатского кочевого мира

В Восточной Азии мы имеем дело с уникальным опытом взаимодействия двух хозяйственных зон. Кочевая зона – почти чисто аграрная. Здесь город присутствует минимально и потому слаб. Потому и существует эффект отсталости, когда кочевники «опаздывают» на тысячу лет. Даже после империи Юань и фактически до сих пор города здесь представляют собой архипелаг.

«Цивилизация» же понятие по происхождению оседлое и городское. Именно здесь город играет важнейшую роль, даже в «темные века» средневековья существует система замков. Замок – уже не деревня, хотя и не классический еще город. Это переходная для аграрной экономики форма, причем для экономики аграрно-земледельческой. Пастбищам дороги мешают, они рвут пространство. Полям большие города тоже не нужны и все же земледелие нуждается в торговле больше, чем скотоводство. Пастбище предельно автономно, а деревня ведомая. Она производит продукты не только для себя, но и на рынок, а сама нуждается в городских товарах и инструментах. По этой причине «городской архипелаг» в оседлой зоне более плотен и обширен. И «цивилизация» здесь возникает раньше, и необходимость в механизме, распределяющем продукты («феодальная лестница») все время растет. Именно из этого регулирующего и распределительного механизма и вырастает государство, которое быстро приобретает и массу иных функций.

Характер развития кочевниковедения на данном этапе и специфика вновь поднимаемых необходимых и перспективных в научном отношении тем позволяют говорить о необходимости признания нового подхода к истории кочевников, основные контуры которого уже складываются.

На данном этапе развития истории как науки наблюдается своеобразный методологический вакуум, фактическое отсутствие адекватных и перспективных макроисторических и макросоциологических концепций, которые могли бы оценить такой специфический исторический материал. Естественно, что в условиях, когда нельзя к материалу идти «сверху», остается только один путь – исходить из самого материала.

Поэтому сразу необходимо подчеркнуть, что он является предельно дисперсным, раздробленным, обусловленным рядом разнохарактерных требований к нему. Это не теоретическая, а практическая методология, хотя они и неизбежно переплетены. Иначе говоря, идеи, лежащие в основе практических исследований, должны выдвигаться на основе практического изучения, а не быть взятыми из какой-либо идеологии или философии, хотя и с привлечением все же той общенаучной терминологии, которая была выработана в Европе.

Этот подход должен быть научным, а не идеологическим. Вроде, избитая мысль, более того, мы уверены в том, что именно с позиций науки и занимаемся изучением конкретной истории. Однако именно последние десятилетия показывает, что историческую науку активно используют чаще всего для обоснования тех или иных идиологем или этнополитических взглядов. Максимальная деидеологизированность и использование строго научных методов работы с фактическим материалом, сформировавшихся в истории, политологии, социологии – единственно возможная парадигма такого рода исследования.

Здесь важно все явления и процессы рассматривать в историческом плане, как не только проявление какой-то универсальной, общечеловеческой тенденции, но и порождение специфической исторической ситуации.

Предельно необходим своего рода апофатический или отрицающий подход. Он будет успешным, к тому же, только в том случае, если исследователь максимально дистанцируется и от таких неизбежных спутников любого человека, как оседлоцентризм, номадоцентризм, европоцентризм, азиацентризм, китаецентризм и т. п. Необходимо максимально отказываться от дихотомийного принципа: оседлые – кочевые, Восток – Запад, Китай – кочевники, богатые – бедные, прогресс – регресс, положительное значение (роль) – отрицательное. Разумеется, все эти дихотомии в том или ином масштабе присутствуют в истории, но превращение их в системообразующие приводит к существенному или даже сущностному искажению картины истории. Чаще всего такие призывы не воспринимаются всерьез, однако именно эти стереотипы до сих пор являются методологической основой многих исследований. Очень часто, в условиях ослабления позиций тех или иных методологий мезоуровня, например, марксизма или христианства, в наступление на освободившееся место переходят и существенно усиливают свое мировоззренческое значение европоцентризм и оседлоцентризм.