Тени нашего прошлого. История семьи Милтон

Альдо снова достал из кармана куртки духовой камертон, дунул в него и посмотрел на Дикки. Тот кивнул, вышел вперед, раскинул руки и, направив свой роскошный, мягкий тенор прямо на Эвелин, вывел первую строку песни:

– Я буду готов, когда будешь готова ты…

Она покраснела, но гордо вскинула голову и не отвела взгляда.

– Ты можешь положиться на меня, – пел он, – когда будешь готова идти.

Улыбнувшись, он отступил назад к остальным. Но песня ширилась – семь голосов присоединились к голосу Дикки, и все мужчины слегка наклонились вперед, словно для того, чтобы уловить напряжение другого голоса, подхватить его и выразить в песне.

Стоя рядом с Реджем, Лен наблюдал за женщинами, сидевшими на скамье по ту сторону костра. Миссис Милтон смотрела в сторону воды. Пратты, мать и дочь, склонились друг к другу. Эвелин напряженно выпрямилась. И только Джоан закрыла глаза и склонила набок темноволосую голову, как будто к чему-то прислушивалась. Более того – к чему-то, что слышала только она. Но что именно? Он смотрел на нее, погруженную в себя и какую-то безмятежную. Лен нахмурился. Безмятежную?

Отвернувшись, он увидел, как Мосс выходит в центр круга, чтобы вновь исполнить соло. Голоса мужчин за его спиной теперь звучали тише, так, чтобы все сидевшие на скалах слышали одинокий дискант Мосса, взлетавший к небу. Он был очень хорош, а его голос был звучным и мелодичным – и легким. Очень легким.

Редж смотрел, как светится лицо Мосса, когда тот поет. Как музыка наполняет его, как Мосс всем своим существом верит в каждую ноту, которая слетает с его губ, одна за одной, словно мир можно построить из воздуха и звука. Как будто проблемы этого мира могут решить эти люди, которые, выстроившись тесным полукругом и наклонившись вперед, выводят ноты, взвивающиеся в вечернее небо. Редж знал, что это мечта Мосса. И вспоминал тот давний вечер, когда он застал Мосса, поющего такую же песню, посылающего в небо ноту за нотой и верящего, что этого достаточно. Но эти ноты, даже самые сокровенные, не отражали жизнь самого Реджа или его родителей.

Он стоял здесь, на острове в водах Атлантики, в окружении цвета общества, людей, которые управляли и будут управлять этой страной, которые никогда не поднимут на него руку, но могут изменить законы, если поймут. А они не поймут. Редж слышал это в пении Мосса. Тот пел так, словно мог открыть ворота мира, всем сердцем верил, что сможет это сделать. Но здесь, на острове, любезность, с которой обращались с Реджем, и подчеркнутое внимание к нему были лишь обратной стороной ненавидящего взгляда, тычка под ребра или удара кнутом. Оба этих лика были обращены к чернокожему, как к стене, которую нужно преодолеть или снести. И на этих лицах всегда мелькало опасение, которое тут же сменялось гневом или вежливостью. Словно они говорили: А, опять ты.

Именно это он хотел разрушить. Именно поэтому, как ему казалось, он приехал сюда. Это путешествие в рыбацкой лодке они отчасти совершили именно для того, чтобы услышать то, о чем не говорят вслух, и заставить Мосса это увидеть. Заставить Мосса понять. Но, сидя здесь, около костра и слушая пение Мосса, он чувствовал всю бесполезность своей затеи. Недостаточно просто увидеть, недостаточно просто сказать – и даже сделать. Редж мог доказать это Моссу – и Лену, подумал он, видя, как Лен беспокойно переступает с ноги на ногу рядом с ним, – и это принесло бы удовлетворение, но мало радости.

Радости? Он встретился взглядом с миссис Милтон.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, потом она кивнула ему и отвернулась.

Редж вздрогнул. Возможно, она худшая из всех.

Дикки снова вышел вперед, снова простер руки и исполнил соло последний куплет, до самого конца, когда он набрал в грудь воздух для последней строки, чтобы его голос перекрывал мужские голоса за его спиной, сливающиеся в один стройный аккорд.

– Я готов идти.

Его голос прорезал тишину вечера, ясный и чистый, как клятва, которую он принесет месяц спустя в белой церкви в Ойстер-Бэй, как обещание. Я готов идти.

Эвелин смотрела ему в глаза. А когда стихла последняя нота, она встала и бросилась в его объятия. Присутствующие, радуясь этому открытому проявлению любви с обеих сторон – высокий и сильный певец и хрупкая девушка в синем шелке обнимали друг друга, – захлопали в ладоши и одобрительно загудели.

Растроганный, Огден вышел вперед и поднял бокал:

– В молодости мы видим во сне предметы своих желаний.

Все повернулись к нему и притихли.

– Двадцать пять лет назад, когда Данк и Присс Хотон и мы с Китти приплыли в эту бухту и увидели на пристани объявление о продаже, мне больше всего в жизни хотелось иметь эту скалу посреди океана… за исключением, возможно, – Огден улыбнулся Китти, – моей жены.

Вокруг него распустились лепестки смеха. В небе медленно всходила луна.