Тени незабытых предков

– Кто знает?! (Смеется. – И.Т.) Вдруг – трах-бах и «ку-ку, Маруся»!

– Собираетесь режиссерские навыки «от Бабановой» и в этом спектакле применить?

– А-а-а…Так Вы наслышаны? Признаюсь: Сережу Петрова, моего партнера в «Королеве-матери», я таки доконала. На каждой репетиции требовала: делай так, делай то…

– Копировали манеру работы Бабановой с партнером?

– (Смеется.) Наверное, Вы правы. Сережа кричит: «Мне надоело! Почему Вы все время диктуете? Почему должен я?..»

– Потому что умная – я! – отвечаю. (Снова смеется.) – Его оскорбляю, режиссера оскорбляю, себя оскорбляю…

А после каждого спектакля прошу:

– Сережа, не надо, не кричи. Ты – со мной, понимаешь, со мной! Есть какие-то незыблемые вещи: здесь незыблемая вещь – действие. Какое у тебя действие в нашей долгой экзистенциальной дуэли? А какое действие у меня? У тебя, «сына», действие – написать книгу, пока я, «мать», еще не умерла. Книгу о моей жизни и… смерти. А у меня действие – узнать, почему ты, мой 50-летний (!) «сын», ни с того ни с сего вдруг приехал, вернулся в отчий дом? И я распутываю ситуацию. Распутываю, как детектив. А ты изворачиваешься, говоришь то, говоришь это…

Он принимается возражать…

– Ну, подумай, – твержу, – ты делаешь несколько звонков в дверь, а тебе никто не открывает. Что ты решил? «У-мер-ла!!!»

Раз я умерла, – значит, твоей книге не бывать? Ты ведь должен еще дописать, как я умираю! А книги не будет, значит, у тебя дела плохи, тебя выгонят из редакции… И это для тебя – удар. Настоящий удар: «Вдруг? Умерла?.. Отчего?..» У тебя вспотели руки, у тебя задрожали колени. Паника: «Не успел?» – «Не дай Бог!» Для тебя главное – успеть написать книгу. И тогда неудавшаяся жизнь, возможно, поправится…

– Я, – говорит, – несколько иначе вижу…

– …и когда тебе открывают, и ты входишь, – настаиваю, – должен обязательно сделать выдох. Долгий: «На-ко-нец-то!» и «Слава Богу, не умерла!»

– Какой еще выдох?

– В самом начале. И только потом уже: «Сла-ва Бо-гу, не умерла!»

– Ты невыносима, – говорит.

– Я – невыносима. А ты – больной! Ты больной и тайком таблетки пьешь… А книгу еще написать надо. Понимаешь, какими глазами следует смотреть тебе, больному человеку?! Книгу на-пи-сать! И тогда тебя не выгонят из редакции…

– И у Петрова еще оставались силы сопротивляться Вашему напору? – подначиваю я.

– Еще как оставались! Помните такое место во втором акте, где «сын» уже понял, что «мать» все знает, что уже прочла книгу? Я говорю Сергею:

– Вот, смотри, кресло. Ты должен как куренок залезть на кресло, скрестить свои ножки и… Понимаешь, – объясняю, – когда в конце этой сцены умираешь, кричишь, кричишь… И вдруг – жестким голосом: «Я – больной!» Так вот, ты – не больной. Ты – не видишься больным в этом куске! Ради Бога, ну, приди ты на репетицию, когда тебе плохо! И вот когда тебе действительно плохо, получится хорошо.

– И пришел? И – получилось?

Татьяна Михайловна смеется:

– Великолепно играет. Добила. Хорошо, не обижался. Роль блестящая получилась. Задевает за живое.

– Это у Вас точно – от Бабановой…

– Да. Она как вцепится, бывало, в партнера, так с него и не слезет до тех пор, пока тот не сделает хорошо, то есть так, как она это «хорошо» понимает. В нашем с Петровым случае все шло на пользу. Я, когда репетировали, даже в ущерб себе что-то делала. Потому что очень люблю, когда актер, мой партнер, играет хорошо. Я тогда подпитку получаю. А если он играет плохо, во мне, кроме ноты раздражения, не звучит ничего.

– Как вас, будущих актеров учила Бабанова?

– Своеобразно. Покажет какой-то свой отрывок, и у нас «полный отпад». Потому что это неправдоподобно. То, что она делала, было не-прав-до-по-доб-но. Так актрисы не показывают, так не играют. Я чувствовала: явление, посланное Богом. Чтобы я это узнала, чтобы увидела, чтобы была рядом.

Как-то мы отрабатывали с партнером эпизод на тему «свидание хоть и состоялось, но…» И была в той сцене занавесочка, доходившая мне до колен. Бабанова сказала: «Не выходи, стой за занавеской. Тебя должны угадать. Я хочу видеть, как реагируют твои ноги на то, что тебе говорят…» То есть должны были играть ноги. А когда сцена была сыграна, она объявила: «Вот теперь мне ясно, кто ты и что ты, и что там между вами произошло». Ей не были важны лицо, глаза, было важно то таинственное нечто, что происходило за занавеской. Вот это она нам и преподавала, и это же использовала, когда играла сама.

И сама по себе была потрясающей школой. Когда играла Джульетту, а мы, студенты, бегали там же на сцене в массовке и, глядя, как она умирает, обливались слезами, как бы нам и вправду ее не потерять. Нам говорила: не выпендривайся в жизни, ты на сцене выпендривайся. То есть не важно, как выглядишь в жизни, но выходя на сцену, должен быть неотразим – любим или ненавидим.