Тени незабытых предков

В детстве мы обычно играли с ребятишками под столом, и все услышанные разговоры, все, не для нас предназначавшиеся сведения, – оттуда. И скудные факты про деда-дворянина. Многое зацепилось, когда мама беседовала со своим братом, не зная, что я там затаился: «Олег?» – «Слушай, а что Олег? Олег вышел в 1954 году… Петр Иванович? Его в 1942-м посадили…» Я все время чувствовал какое-то напряжение моих родных – и мамы, и отчима, когда он у меня появился. Мне было тогда уже пять лет. В доме никогда не водилось ни радио, ни советских газет. Вообще, у меня всегда и везде было чувство, что я чужой. Нет, никакой антисоветчины, просто у родителей была некая брезгливость в отношении власти. Отчим был военным летчиком, инвалидом войны, очень жестким, очень трезвым (в смысле трезво смотрел на жизнь) и очень хорошим человеком. Воспитательные методы у него были спартанские. Врачи обнаружили у меня в раннем возрасте порок сердца, дали соответствующие предписания со множеством «не». У отчима предписания были прямо противоположные: жесткое закаливание зимой и летом, физические нагрузки… Не ныть, не жаловаться… Я был маленького роста, и во дворе меня часто обижали. Отчим говорил: «Бей в нос…» И я научился: чуть что – большой или маленький противник – сразу давал в нос. Если враг был слишком для меня велик, вежливо просил его нагнуться…

Друзья отца, фронтовики, навещали маму, они подружились и с отчимом. И, конечно, пили. По праздникам. Молча. И обязательно на столе стоял дополнительный полный стакан, прикрытый кусочком хлеба. Поминали погибших. Однажды, был какой-то праздник, может, 9 Мая, не помню, мы с мальчишками увлеченно играли во дворе. Вдруг все ребята как один напряглись и замерли: по нашему двору шли молодые парни, друзья моих родителей, шли к нам в гости… Вместе шли, в ряд. У меня был потом такой рисунок, но я его выбросил, не захотел хранить. Представь: идет один человек, а руки у него нет. Оставшейся рукой поддерживает товарища, а у того нет ноги… Третьего, совсем безногого кто-то везет на тележке…

– А в школе ты начал рисовать.

– Я терпеть не мог школу! Мне в школе было неинтересно! С математикой совсем плохо было. Приходил домой, садился решать задачи: из трубы «А» в трубу «Б». Сразу перед глазами трубы, трубы – тянутся, извиваются, текут как реки… Я сижу и рисую реки. Или яблоки: плюс, минус, результат, а я про яблоки истории разные сочиняю в картинках. Первые карандаши мне купил отчим. И он же нарисовал рыжую лисицу. Мне, помню, так она понравилась, что я сам начал лису рисовать. И сколько себя помню, рисовал всегда и везде, и чем попало. А после девятого класса пошел в мореходку, на улице Седова.

– Неожиданное решение. И окончил ее? А как же рисовать?..

– Нет, я никогда ничего кроме художественного училища не оканчивал. Отчим очень хотел, чтобы я стал военным, как он. А я хотел увидеть мир, моим любимым героем был Робинзон Крузо. Стал матросом, простым матросом, мне тогда уже семнадцать исполнилось. Нас было пять парней, все мечтали о путешествиях, все сорвались через два года из мореходного училища, прошли какие-то срочные двухмесячные курсы и устроились в Балтийское морское пароходство матросами. Один приятель получил визу и на Южную Америку ушел, другой получил, третий… Мне доверили работать только на буксире в порту. А визу – ни-ни. А я так хотел увидеть ТОТ мир.

– Тебя проверяли так долго?

– Ну да. И все время задавали одни и те же вопросы: «Где служил твой отец, Борис Викторович Витковский?», «Какой у него год рождения?», «Какой номер части?» Я – в несознанку (вот когда молчание мамы оказалось оправданным): «Ничего, мол, не знаю», «1924 года», «Не слышал», «Не видел», «Не участвовал»… И к каждому ответу добавлял: «со слов матери…» Мама, которая предусмотрительно и упорно держала меня в неведении моей родословной, уговаривала: «Брось, сынок, ничего не выйдет! Это же была армия Рокоссовского! Штрафбат!» Но там, наверху, видимо, решили: «Ничего не знает!» И я все-таки ушел в рейс.

– Каким он был, твой первый рейс?

– Он был самый-самый длинный и самый прекрасный: Европа, Куба, Канада, Япония, Австралия и Новая Зеландия…

– Ну и как, не соврал твой любимый Робинзон Крузо?

– Слушай, когда я все это увидел, пришел в восторг: нет, мой любимый Робинзон не врал. Меня поразило все. А вернулся из рейса, будто в чернo-белый журнал попал, будто захлопнулось за мной что-то.