Тени прошлого

– Как же я дам на посту?

– Сходи, наполни кувшин и принеси.

– Но я же на посту.

– Я вместо тебя. Давай быстрее!

– Слушаюсь!

Табрай вошел в сарай, оставив дверь нараспашку, чтобы внутрь проникал утренний свет.

Козырев лежал на спине, на руках его белели повязки.

Постель свежая, рубаха тоже. Табрай присел на край топчана.

– Здравствуй, лейтенант.

– Здравствуй, Амир.

– Как там?

– Где?

– На том свете. Ведь ты уже почти угодил туда.

– Там спокойно, зеленая трава, березы. Нет душманов. Зачем вы спасли меня?

– Сейчас понимаю, что не надо было этого делать.

– Что изменилось к утру?

– Многое.

Вернулся охранник, принес кувшин холодной, чистой родниковой воды.

Табрай забрал сосуд и приказал Исаму:

– Отойди от сарая и смотри, чтобы кто-нибудь другой не подошел.

– Слушаюсь! – Исам удалился.

Козырев посмотрел на главаря банды и заявил.

– Амир, о чем мы будем говорить, что никто не должен слышать?

– Узнаешь. Ты хотел пить?

– Да.

– Вот вода.

– Не знаю, смогу ли сам поднять кувшин. Пиалы нет?

– Нет. Поить тебя я не собираюсь.

– Это понятно. Что ж, попробую сам. – Пленник взял кувшин, и на бинтах тут же просочилась кровь.

– Шайтан! Натворил бед, ухаживай теперь за тобой! – Он забрал у Михаила сосуд, поднес к его губам.

Козырев пил долго, почти ополовинил кувшин, потом сказал:

– Благодарю.

– Легче?

– Да. Так о чем мы будем говорить? О том, какое наказание ждет меня?

– Ты сам наказал себя.

– Я так не думаю.

Табрай достал пачку сигарет.

– Будешь?

– Пока нет, – ответил Козырев. – Меня еще подташнивает.

– Как хочешь. – Главарь банды закурил и осведомился: – Скажи, Козырев, ты, когда вены себе резал, о чем думал?

– О том, что скоро уйду в мир иной.

– Прошлое вспоминал?

– Оно само как-то пронеслось в голове. Детский дом, суворовское училище, потом военное, Афганистан, полк, первый рейс в Калдару, второй. Бой, совсем короткий, кровавый. Много чего.

Табрай посмотрел на пленника и спросил:

– Невесту тоже вспоминал?

– Ты не поверишь, нет. Ольга осталась где-то в стороне. А вот дочь твою вспоминал. Она, как ни странно, очень хорошая, добрая. Счастлив будет тот мужчина, который завоюет ее сердце. Насколько я знаю, ты не подбирал ей жениха, как это положено по вашим обычаям.

– Ламис, говоришь, вспоминал? Да, она добрая, даже слишком, и очень доверчивая. Ей уже восемнадцать лет, а все как ребенок. Наивная девочка.

– Не, она просто хорошая. Знаешь, единственное, о чем я жалел, когда решился на самоубийство, так это о том, что Ламис опечалится.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что влюбился в мою дочь?

Козырев устроился поудобнее, повернулся к Табраю и ответил:

– Если честно, не знаю. Вот так прямо сказать, что влюбился, не могу. Но когда вижу ее, жизнь обретает какой-то смысл даже здесь и сейчас, в плену. С ней тепло, что ли. Она не такая, как вы все. Не похожа на свою тетку Халиду, да и на тебя, несмотря на то что ты ее отец. Наверное, в мать пошла. Ламис рассказывала, что ты привез жену из Таджикистана.

– Не будем о ней.

– Не будем. Извини, если я зря напомнил о ней. Знаю, что ты безумно любил ее.

Табрай погасил окурок и тут же прикурил новую сигарету.

– Ты нервничаешь? – спросил Козырев.

– Нет, жутко радуюсь, – с сарказмом ответил главарь.

– Чему? Что не дал мне сдохнуть? Не понимаю. Избавился бы от лишних хлопот. Толку от меня все равно не было бы. Воевать против своих не буду, готовить твоих духов тоже, рабом тем более не стану.

– Помолчи!

– Чего?

– Помолчи, я сказал.

Козырев откинулся на подушку и заявил:

– Странный ты какой-то, Амир. Не знал бы, что ты расстрелял нашу колонну, не поверил бы.

– Я сказал, помолчи!

Тишина висела в сарае несколько минут. Затем Табрай прикурил третью сигарету и заговорил. Его слова стали для советского офицера настоящим откровением.