– Не только из-за мальчика. Она рушила и всю нашу жизнь. Задним числом. В те времена, о которых она рассказывала, мы были женаты всего год, и мне тогда казалось, что мы счастливы. Да и против этой проклятой поездки я возражал, потому что боялся, как бы Джоанну не затащили обратно к тем людям, общаться с которыми не шло ей на пользу.
– Но ты поехал, потому что тебя заставила ее мать. А когда вы вернулись, она переспала с Дэмианом. – По крайней мере, теперь я понимал источник этой глубокой неприязни.
– Все так. И к тому этапу нашей битвы Джоанна была рада поговорить на эту тему, потому что это должно было спасти ее сына из моего порочного мира, потакающего безумствам в духе Леоны Хелмсли[62]
. Она считала, что этим все уладит. Что я сдамся и отступлюсь, Малькольм достанется ей, а я останусь один, пересчитывать деньги и рыдать.– Но этого не произошло.
– Нет, конечно. Мое имя стояло на его свидетельстве о рождении, как-никак. Я был на ней женат, когда ребенок был зачат и тем более когда рожден. Я любил его. Он был мой сын!
Киран чуть не выкрикнул это, снова переживая накал того скандала, но, увидев мое озадаченное лицо, пришел в себя и повторил то же спокойнее, что тронуло меня, как тронуло бы любого, кто услышал это.
– Я любил его. Он был мой сын. Я мог претендовать хотя бы исходя из этого.
Я выпрямился. Делать подобное заявление только «исходя из этого» он бы мог, если бы поддерживал связь с мальчиком. Судя по тому, как Киран говорил, он явно эту связь поддерживал.
– Но не стал?
Он покачал головой:
– Я прошел тест на отцовство. Хотел знать, насколько тяжелое грядет сражение.
Киран глянул на меня свирепо, и на мгновение я посочувствовал Джоанне, увидев, какой огонь ей пришлось принять на себя. Но видимо, нельзя достичь таких успехов, как Киран, частично не превратившись в сталь.
– Результаты теста показали, что Малькольм все-таки мой.
Ощущение, что все вопросы разрешились, покинуло меня в одно мгновение.
– Как это восприняла Джоанна?
– А как ты думаешь? – зыркнул на меня он. – Она тогда уже нормально не соображала. Сказала, что не верит. Что я эти результаты легко мог подделать и прочее, и прочее. Можешь себе представить. – (Я мог.) – Мы провели еще один тест, под наблюдением ее знакомых, и результат, разумеется, оказался тот же самый. А Джоанна к тому времени уже совсем слетела с катушек.
Киран стоял и смотрел в окно. Его силуэт вырисовывался на фоне темно-синего бархатного неба, усеянного звездами. Он смотрел в ночь и говорил, едва ли помня, что я здесь.
– Понятно, что все эти непрекращающиеся крики не способствовали укреплению образа здравомыслящей женщины, поэтому неудивительно было, что судья присудил полное опекунство мне, а ей дал право посещения, – больше, чем я просил. Решение мы получили в сентябре восемьдесят пятого.
– А в следующем месяце она покончила с собой.
– Покончила с собой или случайно приняла слишком большую дозу… Да что там говорить, – вздохнул он устало. Вернувшийся былой гнев совсем пропал. – Она мертва. Вот так все закончилось для Джоанны. И так бессмысленно. Малькольму тогда было четырнадцать. Я не мог бы контролировать, встречается он с ней или нет, даже если бы захотел, а я и не хотел, разве что на год-два.
Некоторые решения объяснить трудно. Решения стран и решения отдельных людей – иногда невозможно. Зачем Наполеон вторгся в Россию? Почему Карл I не заключил мир, когда ему предложили? И почему Джоанна Лэнгли убежала и вышла замуж за этого человека, когда он был ненадежен и вопиюще нелеп, но оставила в начале его триумфа? Почему пыталась разделить пополам их ребенка, когда он был уже достаточно взрослый, чтобы самому решить, что он думает о каждом из своих родителей и об их непримиримых философиях? Почему Джоанна стремительно впала в опасную депрессию, когда ей нечего было бояться?
– Не понимаю, почему мы никогда об этом не слышали. Почему про это ничего нет в Интернете?
– Главным образом потому, что я потратил огромное количество времени и денег, чтобы об этом никто не услышал. Информацию в прессе я тогда свел к минимуму, не буду говорить как, а сейчас у меня есть человек, который весь свой рабочий день занимается тем, что прочесывает Сеть, избавляясь от любых историй, которые мне не нравятся, в том числе следит, чтобы даже шепота о Джоанне нигде не проскочило.
– Зачем?
– Потому что я перед ней в долгу. Я разрушил ей жизнь. И не допущу, чтобы после смерти она стала темой для желтой прессы.
Разрушил ей жизнь. Я был потрясен звучавшим в этой фразе неприкрытым и жестоким ощущением вины. Он не позволял себе никакого оправдания.
– Ужасно… – сказал я, и сказал от чистого сердца.