Отказавшись от недолговременного своего начальствования и от благосостояния директорского, Орлов очутился в Москве в своем привычном положении нищеты и полной неопределенности существования. Но здесь он возвратился и к тому привычному состоянию, когда вокруг него виднеются сотни и тысячи людей, ищущих смысла жизни, ищущих правды. Может быть, никогда их не было такое множество. 80-е и 90-е годы расславлены как время тоскливое и пришибленное унынием. Но это оценка людей партийных, людей той «радикальной» (впоследствии «кадетской») партии, которая почувствовала себя разбитой в начале 80-х годов и пришла в уныние, окрашивая в мрачный свет все окружающее. В действительности это окружающее не было ни унылым, ни пришибленным, ни тоскливым. Напротив, в нем кипела работа мысли и чувства. В нем происходила «переоценка ценностей», как скоро стали выражаться, и это делалось не с унынием, не от нечего делать, а горячо и страстно, с убеждением в первостепенной важности этой работы. Тут выступили на сверку и старые точки зрения, и новые, явились сознательно и такие точки зрения, которые прежде совсем отсутствовали. Выступили на свою защиту и исторические основы русской жизни, но, с другой стороны, только в эту же эпоху Россия получила возможность серьезно познакомиться с социалистическими доктринами и европейским рабочим движением. В эту же эпоху к нам широко проникли идеи позитивизма, а рядом с ними начали заявляться и мистические идеи Западной Европы. У нас выдвинулись и собственные мыслители, как граф Л. Н. Толстой на одном конце и К. Н. Леонтьев на другом. Масса же интеллигенции была переполнена спорами и толками искателей правды. Это оживление
мысли стало стихать лишь к самому концу XIX века, когда интеллигенция была снова охвачена чисто практическими программами перемен строя жизни.
Владимир Орлов попал с Кавказа в Москву в самый разгар этого оживления мысли и с головой погрузился в него.