Тени прошлого. Воспоминания

Впрочем, афонцы не принуждали богомольцев и приезжих молиться. В церковь ходили кто хочет и сколько хочет. Вообще, монахи проявляли к посторонним чрезвычайную терпимость.

Орлов рассказывал мне про одного интеллигента из «нигилистов», который надолго приютился на Новом Афоне. Монастырь ему понравился, но он не только не сделался верующим, но даже и монахам проповедовал безбожие. Они на это не обращали ни малейшего внимания и только слегка увещевали его. Бывало, сидит он на чистом воздухе у дверей и заговаривает с проходящими монахами. Какой-нибудь знакомый монах подойдет: «А ты все гостишь у нас. Здравствуй. Что же ты продолжаешь безумствовать? Все еще не покорился Господу Богу?* «Нигилист» начинает свою атеистическую проповедь, а монах только насмешливо улыбается: «Нехорошо, брат, нехорошо. Будешь каяться на Суде Божием, да поздно. В лености житие губишь и душу свою погубишь ни за что». Монахи смотрели на него с жалостью, как на охваченного каким-то безумием. Уж не знаю, обратился ли он на путь истинный, но монахов очень полюбил за их простоту веры и снисхождение к ииомысляшим.

Таковы были в те времена новоафонские нравы.

Владимир Федорович и сам был немножко в том же роде, то есть чрезвычайно терпим к чужим мнениям. Но при этой терпимости, позволявшей ему лично и дружески сходиться с иномыслящи-ми, он не мог и не хотел остаться безучастным к заблуждению и настойчиво старался вразумить того, кто, по его мнению, заблуждался. Он вызывал на разговоры, спорил, доказывал, убеждал, никогда не утомляясь препятствиями, а кажется, только воодушевляясь при встрече с ними.

И однако он скоро принужден был оставить свою школу именно из-за «нетерпимости*. Но это было совсем иное дело. В школе он был не Владимир Федорович Орлов, а директор> начальник, власть, то есть именно то, чем он вовсе не умел быть. Школа по программе должна была давать между прочим религиозное воспитание. Ученикам преподавался Закон Божий, ученики должны были посещать церковную службу. Учителя должны были давать ученикам пример в этом. Директор обязан за всем этим следить. Так значится по правилам. Но опытный, практический начальник знает, что правила соблюдаются в различных степенях, глядя по обстоятельствам. Будучи по природе лаже очень нетерпимым, он фактически допускает разные поблажки во избежание худшего. Все это для Владимира Федоровича было китайской грамотой. Лично он для всех допускал полную свободу. Но как директор, как начальник, он умел только требовать соблюдения правил: такова, думалось ему, его

обязанность. И фактически он оказался придирчив и вошел в постоянные столкновения с учителями на этой почве, на которой они совершенно не желали соблюдать правила. Они были неверующие, и для них было тяжело уже то, что они не могли прямо подрывать религиозное чувство учеников. А Орлов требовал, чтобы учителя ходили в церковь с учениками. Мало того, он требовал, чтобы учителя в церкви не разговаривали, стояли прилично, не прислоняясь к стенам, и т. п. Практический директор, даже найдя нужным сделать по какому-нибудь такому поводу замечание учителю, конечно, сделал бы это как-нибудь незаметно, с осторожностью. У Владимира Федоровича, наоборот, выходили неудовольствия с учителями. Против него начались жалобы, протесты. Учредитель школы стал требовать от Орлова уступок. Он же никаких уступок не пожелал делать и кончил тем, что отказался от директорства. Это произошло, когда я уже был в Москве.